Как-то в солнечный день в первую половину июля, бродя по равнинам Хулсхорста с удочками в поисках самцов бархатниц, мы наткнулись на большую, покрытую шипами гусеницу, черную с рядами тусклых оранжевых пятен, которая ползла по песку со скоростью, для гусеницы поистине колоссальной: за минуту она покрывала не меньше метра!
Мы узнали в ней гусеницу траурницы, очаровательной ванессы, которая довольно часто встречается в Хулсхорсте. Ближайшая береза (кормовое дерево траурниц) находилась метрах в шестидесяти от этого места, и гусеница ползла прочь от нее. Мы отнесли ее на дерево, но она сразу же начала спускаться с него. Несомненно, для нее наступила пора окукливания.
Мы знали, что гусеницы траурницы Vanessa antiopa, подобно своим родственницам — малой перламутровке и дневному павлиньему глазу, — живут группами. После недолгих поисков мы обнаружили на молодой березке всю семью — 62 большие гусеницы.
Едва мы дотронулись до березы, как две гусеницы шлепнулись на землю и поползли прочь от дерева; они, по-видимому, торопились не меньше той, которая повстречалась нам первой. Новый толчок — и на землю падает еще пять гусениц, которые также отправляются в дальний путь. Ни одна не попыталась вернуться на дерево.
Мы решили проследить за несколькими из них. Первоначальная скорость, метр в минуту, вскоре уменьшилась наполовину, а к тому времени, когда они проползли около 80 метров (на что им понадобилось чуть больше полутора часов), они двигались уже вдесятеро медленнее. Гусеницы ползли по прямой, но в конце пути каждая сворачивала к ближайшему кусту или дереву. Медленно взобравшись на облюбованное дерево, гусеница замирала на какой-нибудь из нижних веток. Некоторые из них на своем пути проползали мимо нескольких деревьев, но не обращали на них никакого внимания. Было совершенно очевидно, что к концу путешествия их потребности в чем-то изменились.
Каждая гусеница ползла почти по прямой, и их пути расходились от кормового дерева веерообразно. Ни к каким определенным деревьям предпочтения они не проявляли. По-видимому, гусенице годилось любое дерево, но потребность в нем возникала не сразу.
К вечеру все гусеницы, за которыми мы следили, взобрались на то или иное дерево и теперь неподвижно свисали с веток.
Следующий день выдался холодный и дождливый, наблюдатели, следившие за филантусами и бархатницами, остались без работы, и мы решили вернуться к нашим антиопам и посмотреть, что с ними будет происходить дальше. Когда около девяти часов мы пришли к кормовой березе, почти все гусеницы уже покинули, ее и теперь расползались по песку. Из-за холода они были очень медлительны, но тем не менее мы решили проследить за ними. К большому нашему удивлению, они двигались совсем не так, как путешественницы, за которыми мы наблюдали накануне: они выписывали по песку беспорядочные зигзаги и петли. Некоторые, проблуждав так добрый час, вновь оказывались возле родной березы и ползли в противоположную сторону. Все это создавало впечатление бестолковости и хаоса. Так продолжалось около четырех часов.
Во второй половине дня в сплошном облачном покрове появились просветы, а несколько позже выглянуло солнце. Едва только в тучах появился первый просвет, как все гусеницы поползли по прямой и каждая в своем направлении. Когда солнце нагрело почву, возросла и их скорость, и с этого момента они уже вели себя точно так же, как их сестры накануне: все они в конце концов выбирали себе дерево и всползали на него.
Казалось очевидным, что гусеницы ориентируются по солнцу — каждая на свой лад; однако, когда мы поставили примитивный опыт, чтобы проверить это предположение (отбрасывали на гусеницу тень и пускали на нее солнечный зайчик с помощью зеркальца), нам ни разу не удалось заставить их свернуть с пути. В тот момент у нас не было возможности поставить более точный эксперимент. Быть может, наши ладони были недостаточно большими экранами и яркий участок вокруг солнца победоносно соперничал с солнечным зайчиком, а возможно, гусеницы реагировали на поляризованный свет синего неба, о чем мы в тот момент не подумали.
Другой проделанный нами опыт оказался удачнее. Когда мы помещали выкопанное дерево или большой сук поблизости от гусеницы, которая, по-видимому, была уже близка к концу своих странствий, она неизменно сворачивала к нему и начинала на него всползать. Достаточно было просто остановиться возле такой гусеницы — она реагировала на человека как на дерево и принималась карабкаться по его ноге. Таким способом мы могли заставлять их поворачивать в любом направлении. Однако эта маленькая хитрость не оказывала ни малейшего действия на гусениц, только что пустившихся в путь; интерес к деревьям пробуждался у них лишь в конце их странствий.
К исходу дня 45 гусениц взобрались каждая на свое дерево. Около суток они провели на нижней стороне более или менее горизонтальных веток. Там они спряли небольшой коврик из паутины, а когда он был готов, повисли, зацепившись за него задними ногами. В этой позиции они согнули грудные сегменты, приняв форму перевернутой запятой. Эти запятые провисели неподвижно от одного до трех дней. Затем они окуклились. Хотя процесс окукливания хорошо известен, мы продолжали вести наблюдения над гусеницами, потому что это необыкновенно интересное зрелище. Перед началом окукливания гусеница делает несколько конвульсивных движений и по всему ее телу от хвоста к голове пробегают волны судорог. Брюшко утончается, грудь вздувается. Внезапно кожица на спинке третьего сегмента лопается. И тут вы обнаруживаете, что наблюдаете вовсе не процесс окукливания, а только последний его этап. Пока гусеница висела неподвижно, у нее под черной кожицей уже образовалась кожица куколки, и теперь она просто сбрасывает старую шкурку. Из прорехи выступает новая кожица светло-песочного цвета. Очень медленно черная шкурка сползает назад, открывая куколку, и столь же медленно куколка выбирается из старой кожицы.
Возникает критическая ситуация: гусеница прикрепилась к ветке внешней оболочкой, и теперь, если куколка не сумеет прицепиться к паутинному коврику, она упадет на землю. Этот рискованный маневр обычно проделывается с большой ловкостью — куколка цепляется за внутреннюю поверхность старой кожицы находящимися у нее на брюшке острыми шипообразными выступами (особенно последней парой), а кончик брюшка высовывается наружу и движется из стороны в сторону, пока не коснется паутинного коврика. Тогда отрывистыми круговыми движениями куколка запутывает его в паутине — кончик брюшка у нее усеян крохотными крючками. После этого она сбрасывает старую шкурку, которая вначале висит на ней черным воротником, но скоро спадает совсем.
Через несколько дней после нашей встречи с первой странницей все гусеницы уже окуклились. Куколки, которые сначала были светло-песочными или бледно-коричневыми, вскоре потемнели, стали зеленовато-бурыми, и находить их теперь на дереве было очень нелегко. Как и у других ванесс, индивидуальные колебания окраски у этого вида очень велики; у наших куколок наблюдалась четкая связь с цветом фона, и в результате большинство куколок оказалось великолепно замаскированным — в отличие от гусениц, которых можно разглядеть еще издали. Эти 45 куколок распределились по деревьям на площади примерно 2,5 гектара.
Время от времени мы проверяли наших куколок. Двадцать дней спустя появились первые бабочки. Через два дня бабочки вышли и из всех остальных куколок, кроме четырех, которые были убиты паразитической мухой — возможно, Sturmia pupiphaga. Три из этих четырех куколок висели на одном дереве.
Мы не продолжили этих случайных и, готов признать, поверхностных наблюдений, но они привлекли наше внимание к некоторым интересным проблемам. Например, к вопросу о том, как ориентируются гусеницы, когда они отправляются в свое путешествие перед окукливанием. Было очевидно, что они совершенно неспособны ориентироваться, если небо полностью затянуто тучами. Но когда светит солнце или просто появляется яркий просвет в облаках, они ползут строго по прямой. Опыты с зеркальцем показывают, что видеть само солнце им не обязательно — возможно, они способны использовать поляризованный свет неба.
Другой интересный момент заключается в любопытном различии между общественным существованием гусениц и внезапным их обособлением перед окукливанием. Зачем каждая гусеница отправляется в это долгое и опасное путешествие? Я считаю, что здесь мы имеем дело с переходом от одного типа «защиты с помощью окраски» к другому и что изменение поведения связано с изменением окраски. Черные гусеницы, нисколько не маскирующиеся, живут группами. Хотя с данным видом никаких экспериментов не проводилось, для родственных ему видов (малая перламутровка и дневной павлиний глаз) было показано, что их гусеницы, сходные с гусеницами антиопы, действительно обеспечивают себе некоторую безопасность, живя группами. Горихвостки, например, как правило, не трогают этих гусениц, пока они находятся в скоплении, но стоит одной отделиться от остальных, как птицы охотно ее склевывают. Почему птицы ведут себя так, мы не знаем, но это не меняет самого факта. Представляется весьма вероятным, что групповой образ жизни гусениц антиопы имеет ту же функцию.
Куколки, однако, в отличие от черных, бросающихся в глаза гусениц имеют покровительственную окраску. Мне кажется, это находится в связи с необходимостью отделиться от остальных. Большинство животных, имеющих покровительственную окраску, живет обособленно, и, как я упоминал в седьмой главе, существуют данные, объясняющие, почему это полезно: по крайней мере некоторые хищники, если им удается отыскать подряд несколько особей одного вида, обыкновенно сосредоточивают свои усилия на поисках именно этой добычи. Однако, если их поиски после первой счастливой находки не увенчиваются успехом, они скоро бросают эти попытки. Даже хищник (или паразит), вообще специализирующийся только на одном типе добычи, будет, пожалуй, опаснее для скопления, чем для рассредоточенных животных, поскольку он наверняка продолжит поиски возле места, где ему повезло. То, что три из четырех пораженных паразитом куколок находились на одном дереве, возможно, объясняется именно этим.
Следовательно, рассредоточение, видимо, представляет собой форму приспособления, мешающую хищникам концентрировать усилия и специализироваться на поисках данного вида. Крайняя важность такого рассредоточения подчеркивается тем, что беззащитные гусеницы антиопы отправляются перед окукливанием в столь опасное путешествие, лишь бы уйти подальше от своих братьев и сестер. Траурница и ее родственницы дают особенно поразительный пример внезапного и динамичного перехода от одного типа защитной окраски к другому, перехода, который сопровождается соответствующим изменением поведения. Наши наблюдения не только наглядно показали нам, к каким ухищрениям может прибегать биологический вид, ища защиты от хищников, но и подчеркнули весьма любопытный и загадочный факт кардинального перехода от одной системы (демонстративная окраска, скученность) к другой (покровительственная окраска, рассредоточение) со всеми трудностями, которые этот переход за собой влечет.