Перейдем к попытке выяснения техники бобрового промысла, который занимал столь большое место в занятиях сибирского населения даже в недавнем сравнительно прошлом.
Наиболее древним из дошедших до нас указаний о способах ловли бобров нужно считать относящуюся к 1453 г. уставную грамоту Витовта (13, стр. 9), в которой упомянуты: сети, рожны, осоки, поколоды, ковши, а также собаки. Из перечисленных орудий мы совсем не знаем, что представляли собою «осоки» и «поколоды». Но поскольку сказано: «сетей и рожнов и осок… не держати», а «поколод и ковшов не ставити», можно думать, что первые были переносными, временными, а вторые стационарными, длительного действия ловушками. Притом из грамоты видно, что рожны и осоки рассматривались как вредные способы лова: их запрещено в числе других применять в закрытых угодьях, но они не упомянуты в числе ловушек, разрешенных к пользованию в свободных для промысла местах.
В древней Руси, по свидетельству Н. Кутепова (184, стр. 135), бобров ловили специальными большими корзинами — «кошами», построенными, надо думать, по принципу верш. Употреблялись для той же цели «езы», это были загородки из заостренных кольев, вбитых в дно в форме треугольника, с отверстиями, через которое бобры могли войти в огороженное езом пространство, но не имели возможности выбраться.
В одном из руководств по естественной истории, относящемся к XVIII в. (220, стр. 299), мы находим описание добычи бобров при помощи собак. Вскрыв жилище бобра, пускали собаку в верхний выход и она вытаскивала зверя наружу. Зная солидные защитные способности бобра, соответственно возрастающие внутри жилища, мы должны заключить, что такая охота была возможной только при наличии специально притравленных собак. В той же книге сообщается далее, что на воде бобров добывали стрелами.
Можно думать, что в древней Руси также существовали особые бобровые собаки. Правда, об этом мы имеем пока только туманное указание Н. Андреева, который говорит о русских времен удельных княжеств: «у многих были собачьи своры, главным образом для гонки бобров» (468, стр. 91). Более точные данные на этот счет есть в отношении Западной Руси. Например, в одной из грамот XV столетия говорится при определении обязанностей княжеских людей: «а бобровник один, с собакою и с конем» (473, стр. 50). Следовательно, специально дрессированные собаки были там обязательными участниками бобрового лова.
Для России прошлого столетия технику промысла бобров мы узнаем из описания М. Вавилова (58, стр. 12). Бобров «ловят капканами, которые опускают в воду пальца на два или на три. Приманкой служит ивовая или тополевая веточка, намазанная пахучим веществом, составленным из тополевых почек, камфары, мяты, кленового сахару и еще некоторых других. Все это варится в воде, пока не образуется кашица». Капканы приковываются, во избежание уноса их бобрами. Кроме того, говорит он далее, бобров ловят сетями; их расставляют у мест, где бобры кормятся, и загоняют грызунов с собаками. Наконец, добывают этих зверей зимой из нор. Ударами по льду определяют по слуху расположение норы, разрубают лед и взламывают жилище или же извлекают из них бобров особыми крючками на палках.
Что касается Сибири, то мы уже отметили замечание Г. Ф. Миллера о том, что промысел бобра в его время происходил осенью, незадолго перед замерзанием (216). П. С. Паллас (242, т. III, стр. 120) говорит о том, что бобров промышляли. зимой в норах при помощи собак. По А. Рудольскому на Урале (285) в половине прошлого столетия бобров промышляли зимой запорами, усложняя этот способ постановкой капканов в «кодах» — овальных загородках у нор. В Минусинском крае по сообщению В. А. Ватина (62, стр. 112), относящемуся к недавнему времени, бобров промышляли в декабре и январе. В Якутии (196) промысел его производился перед ледоставом осенью, когда взматереют бобрята, причем был строго коллективным. К сожалению, о самой технике промысла автор этой интересной заметки не говорит ничего. Автор специальной статьи о первобытной охоте в северной Азии П. Н. Третьяков (356) ничего не сообщает, по интересующему нас вопросу за исключением упоминания об употреблении бобровых подволок (по Г. Ф. Миллеру) и сетей на бобров на Камчатке (по П. Крашенинникову), последнее указание, очевидно, относится к калану.
Подчеркнем еще, что, как видно, время промысла в большинстве падало на зимние месяцы, отчасти на позднюю осень. Так как качество бобровой шкуры мало изменяется от времени года, очевидно, что предпочтение трудоемкого зимнего промысла имело другие основания. Для тех охотников, для которых шкура бобра не была основой промыслового интереса, важно было захватить бобров в момент наибольшего наполнения мешков секретом. Этим временем, как признавали и фармакологи, были январь и февраль (207, стр. 247).
Несмотря на то, что приведенные данные освещают до некоторой степени технику бобрового промысла прошлых времен, в целом вопрос далеко еще не ясен. К сожалению, нет и надежды на возможность дальнейшего существенного накопления материалов в этом направлении для всей огромной территории, некогда заселявшейся бобром, так как слишком уже давно она опустела и промысел угас.
Сказанное заставляет нас с тем большим вниманием отнестись к рассмотрению бобрового промысла, осуществлявшегося в наши, дни на берегах рек Конды и М. Сосвы.
Прежде всего отметим, что в бассейне этих рек ведение и способы промысла не одинаковы. На р. Конде преобладал летний промысел тормованием, на р. М. Сосве практиковалась добыча только запорами.
Тормование заключается в добыче зверя из ружья, во время проезда по речке в лодке. Время промысла «Вешний Никола» и «Троица-Комарница», в общем период светлых ночей. Частичные выезды производятся я осенью. Едут на промысел вдвоем в обласке (долбленном челноке). Передний сидит с ружьем в руках, задний подгребает, стараясь не шуметь. Во время тормовки бьют и другого зверя, в основном лося. Бобр может встретиться по пути случайно, но, как правило, его специально отыскивают, для этого примечают по берегам следы деятельности бобра, определяют примерно местонахождение его жилища й, заехав повыше, дожидаются ночи. Ко времени, в которое бобры принимаются за работу, охотники сплывают вниз по течению, соблюдая предельную осторожность и высматривают на воде или на берегу бобров. Замеченного зверя стреляют, обычно картечью в грудь или в голову с расчетом убить наповал. Убитый зверь быстро тонет, почему его стремятся быстро подхватить особым багром. Если это не удалось, ищут на дне, или приезжают на место охоты через 2—3 суток, когда туша всплывает. При поисках тщательно исследуются берега, коряги и особенно завалы и добычу обычно находят. Говорят, что от пребывания в воде до 4 суток шкура не успевает испортиться. Раненый бобр, конечно, теряется для охотника.
В недавнем прошлом, а у тапсуйских манси, видимо, до сего дня, при добыче бобра тормовкою употреблялись ручные луки. У стрел, предназначенных для этой охоты, железко имело оттянутый стержень с колечком, к которому привязывалась крепкая бичевка. Последняя в свою очередь наплотно наматывалась на стреловище, к которому в конце и прикреплялась. При попадании в зверя стреловище отламывалось и, всплывши, указывало охотнику местонахождение добычи; последнюю можно было извлечь при помощи бечевки. Очевидно, что в смысле устранения потерь от подранков и порчи поздно находимой добычи, этот способ имеет большие преимущества. Однако освоение огнестрельного оружия полностью вытеснило стрельбу бобра из лука.
Вместо багра для доставания убитого бобра употребляется иногда особое копье. Оно же употреблялось для метания, но это искусство было доступно немногим.
Кроме традиционной тормовки, на р. Конде для ловли бобров по слухам употреблялись ставные луки. Это практиковалось тапсуйскими вогулами, приходившими промышлять на чужие речки. Они же, как говорят, добывали бобров и из засады.
За последние 25—30 лет после заселения верховьев р. Конды русскими, появился промысел бобров сетями; практиковался он пришельцами и большого распространения не имел. Сеть применялась шестиперстка 9—10 маховых сажен длиною, 1—1,5 сажени шириной. Ею обкладывался выход из норы с тем расчетом, чтобы бобру был прегражден путь вниз по течению, так как замечено, что, спасаясь из убежища, бобр избирает именно это направление. После обкладки один из охотников караулит у сети, а другой выпугивает зверя из жилища. В этом способе мы видим близкую аналогию с промыслом сетями выдры, который в свое время был описан автором этих строк для Нарымского края (321); это не безынтересно отметить в связи с вполне вероятным предположением, что некогда этим порядком добывались в Нарымском крае и бобры.
Русскими же делались попытки добычи бобров капканами, которые расставлялись у нор и на тропах. Несмотря на явную простоту и очевидную добычливость, этот вернейший способ почему-то не привился. Данный факт заслуживает быть особо отмеченным хотя бы потому, что добыча бобра капканами считалась истребительным способом еще в древности. Так, от И. Костомарова мы узнаем (164, стр. 263), что озабоченное сокращением бобрового поголовья Московское правительство еще в 1635 г. запретило ловить бобров капканами. О роли этого промысла в истреблении бобров в Сибири говорят упорные жалобы с мест, о которых мы уже упоминали выше (64, 406 и др.). Наконец, как сообщает И. К. Тарнани (347, стр. 54), уже в начале текущего столетия капканами, были истреблены остатки бобров в Киевской губ. Очевидно, в нашем случае неуспех дела объясняется крайней бестолковостью браконьеров.
Говоря о капканном промысле, нельзя не вернуться к упомянутому указанию А. Рудольского (285) о том, что на реках Ивделе и Лозьве таковой применялся, но только в комбинации с запорами, а именно для установки в «коцах», которыми запирался бобру путь ко спасению. В этом самоограничении нельзя не видеть влияния соображений охотхозяйственного порядка, о чем мы еще скажем ниже.
Промысел запорами, как он был принят на р. М. Сосве, осуществлялся в зимние месяцы — в декабре, январе. Промысел был строго коллективным. Артель собиралась еще с осени и намечала подлежащие облову речки, в зависимости от результатов летней разведки. Затем в назначенный заранее день охотники направлялись к месту промысла.
Этот промысел обставлялся особым ритуалом, и по прибытии на место, открывался магическим действием, долженствующим удержать бобра в норах (согласно поверья о мудрости бобра считается, что он заранее узнает о прибытии людей для его промысла и без такой предосторожности не преминет удалиться). Старший в артели, выступив вперед, обращается к предполагаемому месту нахождения бобров и троекратно повторяет: «Мингху ехцу мой малопт ходэ инем хот ат мана эвэн ипохэ» (т. е. в переводе: коренной земли хантэ ты коренной (обитатель) никуда не ходи, сиди дома, мы в гости к тебе пришли). После этого заклинания бобр «не уйдет» в течение 7 дней. Сказанным (если не производится других, оставшихся неизвестными мне, ритуальных действий) обряд исчерпывается. Собственно к работе приступают только на завтра: заготавливаются плахи, тонкие жерди и ивовые прутья. Затем ориентировочно определяется местонахождение нор и реки перегораживают выше и ниже их забором из плах, причем как материал обычно употребляется ель, как особо нелюбимая бобром порода. Далее в огороженном промежутке скалывается лед и отыскиваются норы; последнее требует большого навыка. Обнаруженные выходы бобровых жилищ отделяются от остального пространства полукруглыми заборчиками, а из образовавшегося водоема удаляется весь корм. Когда поверхность «котца» покрывается льдом, в нем проделываются отверстия, в которые вставляются «сторожки» из свежих ивовых прутьев. Если окажется, что на утро приманка поедена бобром, значит он «дома» и тогда, приступают к добыче; случается, что бобры не выходят из нор по нескольку суток и охота может затянуться, что не особенно беспокоит участников. Установив, что жилище обитаемо, его разрушают и безошибочно овладевают обитателями. Впрочем, и здесь приходится не мало повозиться, так как бобры затаиваются в галлереях и часто ищут спасения в воде. На этот случай у котца стоят люди с баграми, которыми подцепляют усмотренного зверя. Упромышленные животные замораживаются кверху брюхом, чтобы не могла вытечь драгоценная струя.
При такой ловле, если не допущены по неопытности ошибки в окладе, ни один бобр спастись не может — семейство выбивается целиком. Зато, как утверждали туземцы, будучи проведенным на данной речке, лов на ней не повторяется ранее, чем через 2—3 года, т. е. осуществляется запуск на зверя.
Промысел запором, отнимающий очень много времени, требует огромной затраты труда и вовсе не оправдывается необходимостью. Ведь такой беспомощный зверь как бобр, может быть добыт несравненно скорее, проще, легче, притом в теплую пору года. И в то же время этот способ единственно осуществляется на р. М. Сосве с незапамятных времен и вплоть до организации заповедника.
Весьма интересно отметить, что в самые последние годы среди местных хантэ отыскался новатор, нарушивший заветы предков и модернизировавший добычу бобра. Именно, некто Александр Езин, не верящий преданиям человек, принялся стрелять бобров картечью, подкарауливая их у гнезд. Свои проделки Александр тщательно скрывал от соплеменников. Неизвестно, долго ли он практиковал эту охоту, установлено только, что он занимался ею в 1928—1930 гг. Когда это открылось, родовичи сурово осудили поступки Александра, а так как он кстати скоро умер от чахотки, представился хороший пример для истолкования его смерти как возмездия за попранное поверье.
Пассивный промысел подкарауливанием имел в той или иной степени применение и в других местах. Так, П. К. Козлов, описывая со слов способы добычи бобров на р. Урунгу и оз. Улюнгур, сообщает следующее. Охотник затаивается у омута или заводи, обитаемых бобрами, и бросает в воду свежие ветви с тем, чтобы стрелять во всплывшего за ними зверя. В виду большой осторожности бобра, выходящего только ночью, ждать приходится неделю и более (151, стр. 55). Нельзя не отметить малую правдоподобность этого сообщения, которое скорее всего изобличает скрытность туземных охотников.
Из этого мы видим, что на р. М. Сосве промысел бобра тесно связан не только с хозяйством, но и с культом, о чем мы подробнее скажем ниже.
В целом же состояние отрасли как в пределах ныне существующего, так и угасших очагов показывает, что оно стояло на стадии организованного хозяйства, вне которого бобры, по-видимому, и не могли выдерживать эксплуатации.
В виду несомненно большого интереса данного вопроса займемся выяснением его подробнее.