Снова стучим по льду пешнями, снова грохочут взрывы, опять мелкие успехи и неудачи. Место плохое и ненадежное, морской лед рассечен трещинами, рядом нависают прорезанные гигантскими расселинами карнизы ледяного барьера Антарктиды. Когда они рухнут, невозможно предсказать, а некоторое представление об этом можем получить, только спустившись под воду и посмотрев, лежит лед на скалах или нет. Лежит — хорошо, нет — может обвалиться в любой момент. Мы ведем себя очень осторожно вблизи барьера — не забираемся на него, не подходим вплотную, — но все равно неприятно. Был бы выбор — не стали бы здесь погружаться, но его нет, тут нас хоть не унесет в море, если начнется взлом припая, до станции рукой подать. Если бы знать, что лед продержится всего два-три дня, можно было бы отказаться от погружений, но если он простоит еще две-три недели? Лед уже стал совсем тонким, но ветров, которые могли бы его вынести, все нет, и пока он стоит прочно. Решаем спускаться.
Три дня погружаемся, скоблим дно, собираем животных, фотографируем, считаем и измеряем; опять работаем по обычной программе. Нависающие ледяные стены местами доходят до двадцатипятиметровой глубины, все зоны на дне несколько сдвинуты вглубь, погружаться приходится сразу на 30—35 метров. Но сейчас это для нас пустяки, проходимость ушей у всех прекрасная, под водой мы чувствуем себя отлично. Зато наверху усталость все больше берет свое: ходим как сонные мухи и с нетерпением ждем, когда же наконец сломает лед, тогда уж волей-неволей в работе будет большой перерыв. Однако лед, вопреки всем прогнозам, только делается тоньше, но стоит непоколебимо. Мы уже ходим по нему с опаской, хотя в скафандре нестрашно и провалиться. По наблюдениям летчиков, в море лед уже довольно давно ломает, с сопок уже заметна черная полоса открытой воды вдали, но здесь, у берега, по-прежнему ничто не меняется. Только вода перестала быть фантастически прозрачной, она заметно помутнела, появилось много планктона и с каждым днем его становится все больше. Впрочем, если на сравнивать с тем, что было раньше, вода все равно довольно прозрачная. Животные на дне такие же, как на предыдущей станции, количественные сборы приносят мало нового. Мы почти не получаем новых данных, а подтверждаем сделанное раньше, это не так интересно, но не менее необходимо и убеждает нас в достоверности полученных результатов. Лишь в глубине находим иногда новых животных, но это в основном мелкие и малозаметные формы, мы поработали уже немало, а разнообразие зверей в море не бесконечно. Однако иногда бывают и приключения. Раз, спустившись для фотосъемки, я испытываю странное ощущение. Погружение уже подходит к концу, осталось всего два-три кадрика пленки, и тут вдруг начинает казаться, что я не один, что здесь есть еще кто-то. Ощущение смутно и неясно, но я начинаю оглядываться: кажется, что где-то должен быть осьминог. И верно, прямо на камнях сидит маленький, размером с котенка, спрут и смотрит на меня большими глазами. Прежде всего — сфотографировать. Осторожно поворачиваюсь, стараясь не взмутить тончайший ил на дне, щелканье фотоаппарата необычайно громко, ослепительная вспышка озаряет дно. Боюсь, что осьминог уплывет, но нет, он почти не реагирует и только чуть переползает на своих щупальцах. Еще один снимок, еще — трудно определить на глаз расстояние с необходимой точностью, а кадры неповторимые. Осьминог спокойно позирует. На четвертом снимке кончается пленка, теперь нужно поймать зверя. Он скользкий и плотный и не противится, когда я беру его рукой, только из зеленоватого делается бурым с белыми пятнами. Поднимаюсь, и постепенно цвет осьминога кажется все более ярким, а у поверхности становится оранжево-красным. Пойманный осьминог был посажен в ведро, но не хотел смириться с неволей и незаметно для нас выпрыгнул оттуда. Мы долго его искали и нашли под скамейкой в нашем балке, он был еще жив, но весь перемазан в пыли и грязи. Неприятно было его убивать, но все же спруту пришлось закончить свое существование в банке со спиртом.
Следующий день начался как обычно. Я стоял на страховке, Грузов и Пушкин спускались. Сделали уже три погружения и готовились к последнему, четвертому. Женя, одетый во все снаряжение и почти готовый к спуску, стоял у лунки и натягивал перчатки. Я глядел на бескрайнюю ледяную равнину, тянувшуюся к океану; холодная и безжизненная, она лишь местами была рассечена трещинами, да кое-где унылое однообразие льда прерывалось заснеженными скалами островов. Ничто не нарушало безмолвия, казалось, зримо витавшего над бесконечным простором. Внезапно как бы далекий вздох долетел до моего слуха: «Пфуу…» и над трещиной во льду поднялось облачко пара, точно выброшенное крошечным паровозиком. Появилось над льдом и мгновенно растаяло на ветру, через секунду над тем же местом поднялся узкий и длинный черный треугольник, снова: «Пфуу..» — и далекий вздох опять донесся до нас. Женя стоял в нескольких метрах от меня, я дернул за веревку, он обернулся.
— Сегодня больше спускаться не будем…
— Почему?!
— Косатки.
— Где?
— Вон там, в трещине, метрах в четырехстах от нас. Мы оба внимательно смотрели на лед и прорезавшую его трещину. Все было спокойно минуту, и две, и три. Потом снова облачко пара поплыло над льдом и острый черный треугольник поднялся в воздух. Мы не испытывали страха, не было и взволнованных разговоров и вообще ничего такого, что некоторые журналисты считают обязательным для таких моментов. Просто мы понимали, что это новое обстоятельство еще больше усложняет обстановку, которая и так была нелегкой.
Поднялись в балок, Женя снял гидрокостюм, и втроем, взяв фотоаппарат, мы пошли взглянуть на зверей поближе, надо же было рассмотреть нашего самого страшного врага, «Только осторожно, — предупредил я, — описаны случаи, когда косатки пытались разбить лед под собаками и человеком, чтобы сбросить их в воду… Не приближайтесь к краю трещины». Подходим близко. Животные — их два — спокойно дышат. Небольшое разводье в трещине — единственное на несколько сот метров, интересно, как они нашли его под водой? У них длинные вытянутые головы серо-стального цвета, нижняя челюсть больше верхней, на нас не обращают никакого внимания. Да разве это косатки? Это же малые полосатики, безвреднейшие и мирные звери. Они резко отличаются от косаток своими маленькими плавниками, но где же эти плавники? Пока киты просто лежат на воде, и плавников не видно, но внезапно один из них высовывает из воды голову. Узкая и длинная, почти черная сверху, ослепительно белая снизу, она поднимается над льдом выше человеческого роста.
Все понятно, издали она очень похожа на плавник косатки, каким его рисуют на картинках. Спинного плавника — он расположен ближе к хвосту — все не видно. Киты по-прежнему спокойно дышали в трещине, и было удивительно приятно стоять рядом с огромными животными, такими мирными и в тоже время такими дикими и далекими от человека. Осмелев, мы постепенно придвигались все ближе и ближе и наконец могли бы коснуться кита рукой, но тут один из них погрузил голову глубоко вниз и вслед за тем в прозрачной воде промелькнуло длинное серо-стальное тело; второй тоже нырнул и уплыл. Теперь, когда мы сами видели кишащую рачками и рыбой нижнюю поверхность льда, мы хорошо понимали, почему малый полосатик так часто встречается у кромки льдов. Когда лед разрушается, все жившие в нем животные начинают беспорядочно плавать и бешено метаться и становятся для кита легкой добычей. Пока мы обсуждали все эти вопросы, прошло минут двадцать, киты вернулись в разводье и шумно вынырнули. Теперь они дышали часто и тяжело, выбрасывая мощные фонтаны и то и дело высоко высовывая головы из воды. Видимо, разводьев и участков совсем тонкого льда, который полосатики пробивают головой, было еще мало, киты вынуждены были подолгу находиться под водой и возвращаться каждый раз на старое место, чтобы подышать. Точно так же, как человек, кит должен хорошенько отдышаться, если он долго задерживал дыхание, находясь под водой.
Хотя мы и были теперь почти уверены, что это не косатки, но все же решили не погружаться, пока окончательно не убедимся и не сравним наших китов с изображениями и описаниями в определителе. К вечеру, просмотрев литературу, мы уверились в этом, и нас стала соблазнять другая мысль: а не спуститься ли под воду и не посмотреть ли там на кита? Мне же в особенности хотелось сфотографировать кита под водой. Все это было очень заманчиво, но, во-первых, не представляло никакого научного интереса, а во-вторых, было все-таки не вполне безопасно. Кит, скорее всего, намеренно не причинит вреда, но если случайно заденет человека своим хвостом…
Ясно, что визит к киту вряд ли отвечает требованиям техники безопасности. В другом месте это нас, возможно, не остановило бы, но здесь решили не спускаться.
Появление китов было замечено не только нами, и в тот же день нам пришлось немало выслушать о «косатках». К каждому из нас подходило, по крайней мере, человек двадцать, но сообщения были довольно однообразны: «Видел, косатки плавают, теперь-то вы не будете нырять», — или: «А видал, сколько косаток? Они вас того…» Даже когда мы разъяснили, что это безвредные киты, некоторые не поверили и продолжали настаивать, что это те самые косатки, которые… и дальше следовало описание более или менее кровавого события. Так или иначе, таких «косаток» мы могли не бояться.
На следующий день полоса открытой воды заметно приблизилась к берегу, разрешение выйти на лед и погружаться получили с большим трудом. Правда, там, где мы спускались, внешне еще ничто не изменилось, но мы уже заметили новые признаки, указывающие на близость открытой воды. На тех местах, где раньше лежало два-три тюленя Уэдделла, теперь разместились целые стада по десять — пятнадцать штук в каждом. Мы некоторое время наблюдали за ними, а потом все одновременно заметили, что это какие-то другие звери, не те, что раньше. Подошли к ним, лед еще хорошо выдерживал тяжесть человека. Так и оказалось: наши старые знакомые, тюлени Уэдделла, по-прежнему лежали на своих обычных местах, а стада состояли из тюленей-крабоедов. Крабоед, подобно малому полосатику, — животное открытого моря, он постоянно живет в полосе битых льдов и перемещается вместе с ними. Лишь когда море очищается от льда, крабоеды появляются у берега. Этот тюлень внешне сильно отличается от тюленя Уэдделла, постоянно живущего на одном месте. Он гораздо меньше, тоньше, живее и изящнее, это очень красивое и приятное животное. У крабоеда гибкое туловище, плотно прилегающая короткая шерсть, голова, очень похожая на собачью, с большими выразительными глазами.
Он ловко передвигаекя не только в воде, но и по льду. Мы долго любовались большим, примерно в двадцать голов, стадом тюленей, тем, как они играли и гонялись друг за другом. Киты по-прежнему высовывали головы из-подо льда, но теперь разводьев стало больше и они не задерживались подолгу на одном месте. Мы благополучно погружались и этот день, и следующий, но потом работу пришлось прекратить.
Открытая вода подошла к Хасуэллу, и решено было, на случай, если лед внезапно взломает, сделать несколько аварийных спусков к воде.
Мы построили лестницы с барьера к морю и сделали еще несколько погружений, выбирая для них тихие, безветренные дни. Но получать разрешение выйти на лед становилось все труднее, а затем мы и сами увидели, что пора кончать: между припаем и берегом образовалась трещина, в ней плавали мелкие льдины и шуга, все скрипело и качалось. Работы со льда были закончены, а спустя два дня лед сломало. Течение проносило мимо Мирного ледяные поля, куски и обломки льда, все пришло в движение, льдины кололись и переворачивались. Огромные ледяные и снежные глыбы, лишившись поддержки, с грохотом рушились с берега в море. Двинулись айсберги, казалось, прочно стоявшие у берега в ледяном припае. Нельзя было спускаться ни с берега, ни со шлюпки, ни как-либо иначе. Невозможно было даже делать спуск к воде, пока не обрушились неустойчивые участки барьера.
На несколько дней наступил долгожданный отдых: двое суток мы вставали с коек только для того, чтобы добраться до столовой. Потом снова взялись за работу, но теперь она не была связана ни с физическим напряжением, ни с риском, — мы перешли к чисто интеллектуальной деятельности.
Хотя основной разборкой и обработкой материала предстояло заняться после экспедиции в Зоологическом институте, уже сейчас следовало обдумать и обсудить полученные результаты, сформулировать первые выводы, словом, сделать начальные шаги к тому, чтобы результаты нашей работы стали действительно научными. К тому же предстоял отчет на научно-техническом совете станции, где, впрочем, не было биологов, да и отчитываться предстояло в основном в выполнении планов, а мы сделали даже больше, чем предполагали.
Каковы же были первые выводы? Мы выполнили уже более 140 погружений, собрали около 90 количественных проб, которые довольно полно представляют распределение донной жизни на глубинах до 50 метров, немало было сделано и других работ: изучено количество и распределение крупных животных, собраны большие коллекции более редких организмов, исследована жизнь на внутренней стороне морского льда, выполнен целый ряд более мелких заданий. Прибрежные воды Антарктики, даже самое мелководье, оказались необычайно богатыми различными животными, видов здесь, по самой грубой оценке, было раза в два-три больше, чем в соответствующих широтах северного полушария. Население дна напоминало население тропических морей: здесь обитало много кораллов, морских лилий и других организмов, характерных именно для экваториальных вод. Это явление можно объяснить влиянием нескольких факторов: многие морские животные Антарктики происходят из богатейших областей Индийского океана и из Южноамериканского района, а заселение Северного полярного бассейна шло преимущественно из довольно бедного Атлантического океана. Прибрежье Антарктиды имело примерно современные очертания много миллионов лет, и донное население в почти неизменных условиях становилось все богаче и сложнее. История же Северного полярного бассейна необычайно бурная: оледенения одевали его сплошным покровом, реки вносили массу пресной воды, похолодания сменялись периодами потепления. Животные должны были проспосабливаться к постоянно меняющимся условиям, выживали лишь наиболее приспособленные, и это не способствовало разнообразию фауны. Нужно учитывать также и то, что в Антарктике многие обитатели глубин могут встречаться на совсем мелких местах, и поэтому на мелководье можно увидеть не свойственных этой зоне животных. Но если вблизи Мирного велико разнообразие животных, то, наоборот, там мало разницы между отдельными участками побережья. Все шесть разрезов, на которых мы работали, оказались примерно одинаковыми, а где-нибудь в Баренцевом море население даже близкорасположенных мест часто бывает совершенно различным. Это объясняется однородностью условий: везде одинаковая температура и соленость воды, всюду одинаковый ледовый покров. Конечно, различие все же есть, но оно значительно меньше, чем в других морях. Немного здесь и характерных комплексов животных и растений, заселяющих дно (биологи называют их биоценозами), но каждый из таких комплексов богат видами. Эти факты имели сравнительно простое и естественное объяснение, но значительно труднее было понять, каким образом на дне существует такое огромное количество животных, ведь в некоторых местах их было 2—3 килограмма на квадратный метр и даже больше. Это выглядело примерно так же, как если бы на одном гектаре пастбища паслось, не получая никакой другой еды, 400 коров, каждая весом по полтонны. Откуда берется столько пищи? (Холоднокровные обитатели моря, конечно, потребляют меньше, чем коровы.) А может быть, пищи на самом деле совсем не так много, но морские животные живут очень долго, десятилетиями и веками? А откуда берется еда — ведь на дне почти нет водорослей, а планктон (водоросли и животные, обитающие в толще воды) развивается лишь тогда, когда сходит лед, т. е. не больше двух месяцев в году? Неужели этот сезон кормит весь год? Едва ли, планктона не так много. Может быть, пища заносится сюда из открытого моря — полоса неподвижного припая не так уж широка, всего несколько десятков километров, а в море есть течения? Но скорее всего донная жизнь существует за счет водорослей, живущих на нижней поверхности морского льда и в его толще. Лед, таким образом, не только не препятствует развитию жизни, но, наоборот, дает пищу всей богатейшей фауне. Однако окончательного ответа мы дать не могли, хорошо и то, что после наших работ можно поставить такие вопросы и предложить примерную программу дальнейших исследований.
В целом поработали неплохо и можно было быть довольными результатами, но оставались два серьезных неоконченных дела. Первое — все наши погружения были сделаны вблизи Мирного и оставалось неясным, насколько полученные результаты типичны для других пунктов Антарктического побережья. По плану мы должны были поработать и в Молодежной, но последовательность захода судна на различные антарктические станции изменилась, а полеты между Мирным и Молодежной — трудное дело. Как раз в эти дни самолет вынужден был вернуться в Мирный, пролетев уже половину пути: помешали пурга и Сильный ветер. Должен был состояться еще один полет, но на участие в нем у нас не было никаких надежд: машина и так была загружена до предела.
Второе — мы так и не нашли крупных, длиной до нескольких метров, водорослей. Если водоросли все-таки были, это могло заметно изменить наши выводы: они характерны для более умеренных широт и к существованию вместе с ними обычно приспосабливается много различных животных и растений, нигде больше не встречающихся. Мы не видели никаких следов подводных лесов, а между тем в коллекции Ботанического института перед нашим отплытием я сам разглядывал два экземпляра больших растений, найденных в выбросах на берегу. Только гораздо позже, уже вернувшись из экспедиции, я обнаружил свою ошибку: водоросли были собраны на небольшом островке в нескольких тысячах километров от Мирного. Знай мы это тогда, у нас не было бы сомнений, а так мы рассчитывали объездить все острова на шлюпке и осмотреть под водой их прибрежную часть. Подготовили шлюпку и сделали спуск к воде, но через два дня лед подмыло, он рухнул и все пришлось начинать сначала. Да и ясно было, что на погружения со шлюпки особенно рассчитывать не приходится. Был уже конец февраля, делалось холоднее, по ночам регулярно дул холодный стоковый ветер с материка. Выходить в море в такую погоду было рискованно, да и вряд ли нам разрешили бы это: шлюпок, кроме нашей, на станции не было.
Мы надеялись поработать, когда к Мирному подойдет «Обь» или танкер: на них были катера, которыми мы и рассчитывали воспользоваться.
Пока же в море было полно льда и соваться туда не стоило. Мы обрабатывали материал и готовились к отчету, предстояло еще прочитать лекцию для зимовщиков о нашей работе, это поручили Пушкину. Теперь у нас бывало свободное время, и после ужина мы нередко отправлялись погулять. Полярный день уже давно кончился, солнце как раз садилось над морем. В идеально прозрачном воздухе серебрилось море. Айсберги и плавающие льдины горели в лучах заката, облака, окрашенные нежнейшими оттенками серого, красного, розового тонов, поминутно меняли цвет и форму. Но вот солнце заходило, и ледяные горы, вспыхнув напоследок ярчайшим вишневым цветом, сразу становились серо-сиреневыми, море уже не блестело, как ртуть, а моментально делалось мрачным, сине-черным. Но и этот сумрак был весь наполнен тончайшими оттенками сиреневого и пурпурного цветов. Потом в небе появлялись звезды, а часто и полярное сияние, и день уходил.
Сашина лекция, в которой он не только рассказывал о нашей работе, но и показывал собранных животных, была принята очень хорошо. Наступила и моя очередь выступать на научном совете с отчетом, который не встретил возражений и был одобрен. Но, что в тот момент было для нас особенно важно, научный совет все же решил отправить нас в Молодежную самолетом. Главный инженер станции Харитон Григорьевич Буняк еще раз подсчитал загрузку и решил, что самолет сможет взять нас и 200 килограммов нашего груза. Это был для нас самый минимальный минимум, но, хотя с трудом, в него можно было уложиться. По плану вылета на сборы нам оставался всего один день, но теперь, когда появилась увлекательная цель, нас с Женей вновь охватил былой энтузиазм. На следующий день выяснилось, что мы должны либо уменьшить вес нашего груза до 100 килограммов, либо лететь вдвоем. Так как Пушкин был самый тяжелый из нас и вдобавок совсем не рвался лететь, решили, что он и останется в Мирном. Количество спусков, которое мы могли сделать в Молодежной, зависело только от наших запасов сжатого воздуха, а не от того, сколько будет водолазов, так что все проблемы разрешились к общему удовлетворению. Здесь, в Мирном, пора было готовиться к отъезду, и Саша не оставался без работы.
С собой взяли четыре акваланга, накачав их до предельного давления, и большой баллон со сжатым воздухом. При крайней экономии всего этого могло, пожалуй, хватить на пятнадцать погружений. Взяли лишь самое необходимое снаряжение, легкую полиэтиленовую посуду для собранных животных, наиболее ходовые скребки, формалин и спирт. Со всем этим мы рассчитывали получить первые, хотя бы самые приблизительные данные.
Между тем вылет откладывался со дня на день. Наступил март, в Антарктиду уже пришла осень. Днем иногда еще таяло, но по вечерам задувал сильный стоковый ветер с материка, начиналась поземка, низовая метель, становилось холодно. Но здесь бывало тихо хоть днем, а на всем маршруте перелета, протяженностью 2500 километров, погода все не устанавливалась.
Наконец синоптики дали погоду. Рано утром — стоковый ветер еще не прекратился и засыпал все сухим и мелким снегом — мы грузили в самолет наше оборудование и груз экспедиции, ящики с разными запасными деталями. Оставалось погрузить только гусеницу от легкого вездехода, но тут появился первый пилот Вахонин.
— Это еще что за железо, и так машина перегружена сверх нормы, выкиньте его!
— Но Буняк, главный инженер…
— Мне твой Буняк не начальник, выкидывай или вылезай сам!
Выбирать не приходится, гусеница летит на снег. Прогреваемые моторы ревут, поднимая тучи снежной пыли. Радуемся, что Буняк не поехал нас провожать. Задраиваем двери. Рев двигателей усиливается, и, покачиваясь, наш ИЛ-14 выруливает на старт. Быстрее и быстрее бежит назад снег, и вот уже под нами ледяной щит Антарктиды.
Источник: М.В. Пропп. С аквалангом в Антарктике. Гидрометеорологическое издательство. Ленинград. 1968