…До львов он все же добрался.
— Ca ira! Дело пойдет! — услышал, не веря своим ушам, Николай Иванович, принимая из рук комиссара полиции сомалийского порта Джибути свой паспорт, в котором красовался штемпель губернатора порта. Никаких иных «виз» для въезда в Эфиопию, оказывается, вообще не требовалось.
Просто диво. Фантасмагория. Сказки «Тысячи и одной ночи»!
Теперь оставалось сесть в прямой поезд до Аддис-Абебы и там, в столице, получить аудиенцию у регента, раса Таффари, и, заполучив его высочайшее благоволение, отправиться к самим истокам Голубого Нила…
Поезд шел по густотравью саванны. Изредка мелькали зонтичные кроны древовидных акаций. Проносились стада диких коз, стада антилоп, спасающихся от львов. И Николай Иванович думал, может быть, и несколько наивно: неужели же человечество никогда уже не вернется ко временам Марко Поло, когда путешественник мог без виз идти через континенты и океаны к намеченной им цели?
Поезд мчался, и, как в кино, прокручивались пейзажи. Саванну сменила мертвая пустыня, обжигающая духом жаровни; знойная пыль песка, вздымаемая с дюн, билась в стекла вагонных окон и проникала в купе; вагоны были раскалены. Пустыня полукольцом огибала Абиссинское нагорье. Она была как «ров» перед крепостью гор, отвесно поднимающихся в центре страны до трех тысяч метров, — там расположены основные земледельческие районы. Миновав саванну и пески, два паровоза, надрывно дрожа, дергаясь и мучительно пыхтя, тащили теперь пять вагончиков на Абиссинское плато.
Но вот крутой подъем взят. Цепь пологих холмов, по склонам которых сбегают плантации кофейного дерева. Деревеньки из хижин-мазанок, поля пшеницы, тэффа, ячменя.
Поезд, отдавая последние пары, останавливается на ночлег. Станция Диредава… Ночь. Пассажиры выходят, раскидываются бивуачным лагерем. И как выдох восторга, в дневнике появляются слова: «Как ни чудно самому, но до страны львов добрался… Здесь даже больше, чем предполагал, пекло творения». Теперь, когда Эфиопия шла ему в руки, им овладел просто маниакальный азарт.
Сойдя с поезда, он уже не сел на него: поутру быстренько, «без всяких формальностей» снарядил караван. За десять дней обошел земледельческий район в округе города Харара. Здесь все было внове: исключительное первородство и пестрота пшениц и ячменей; здесь обнаружился только Эфиопии свойственный хлебный злак тэфф — своего рода мелкое просо, из которого эфиопки готовят вкуснейшие блины, в чем он сумел тут же убедиться. Он с упоением собирал в свои мешочки необыкновенное, тоже нигде более в мире не произрастающее масличное растение — нуг с черными семенами, а также хлебное сорго, удивительное по красочной палитре своих семян и чешуй. Восхищался рощами кофейного дерева. Заросли его — и дикого, и окультуренного — были огромны, и столь разнообразны его сорта, что не оставалось сомнений — здесь его прародина.
И вот уже первые тридцать ящиков образцов эфиопских земледельческих растений — каждый по пять килограммов — пошли в Ленинград по адресу: Герцена, 44.
«Все оригинально, за что ни тронься», — появилась запись в дорожном дневнике. И строчка в письме: «Чувствую, что Абиссиния богаче, чем все центры вместе».
И дальше — в путь. Поезд рассекает кущи смоковниц, канделяброобразных молочаев, гигантских мимоз и можжевельника, купы тиссовых деревьев, кедра, оплетенного лианами. На опушке лесов с диковатым любопытством взирают на проходящий поезд семейки крошечных обезьянок — «монашек», на полянах пасутся одногорбые быки — зебу.
«Такое удивительное густотравье диких злаков, безмерный простор естественных угодий — просто благодать для разведения совершенно особенных здешних овец, коз и быков», — думал он, глядя в окно поезда. И как ему пояснил спутник-сомалиец, для возобновления этих естественных пастбищ огромные их территории ежегодно сжигаются. «Смертью смерть поправ».
Поезд несся по Абиссинскому нагорью, и где-то уже невидимо маячила Аддис-Абеба. Она предощущалась обилием австралийских эвкалиптов, высаженных и распространенных по стране в конце прошлого века негусом Менеликом II.
И наконец, вот она, столица солнечной страны, Аддис-Абеба — «Цветок весны».
Его, конечно, хотели сорвать все, этот цветок весны, — во всяком случае, многие. Но жаждущих сдерживала неприступная естественная крепость Абиссинского плато, перед которым простиралась пустыня, знойная, безводная; в ней нашли смерть еще первые охотники то этого цветка — самоуверенные когорты Рима.
Поезд въезжал в предместье. Среди эвкалиптовых зарослей замелькали хижины, плетенные из прутьев, обмазанные глиной и крытые соломой, вдали замаячили европейские кварталы, а надо всеми торчал дом правительства.
Николай Иванович был озабочен: как встретит его регент Эфиопии? Десятки телеграмм и письма, посланные абиссинскому правительству из Рима и Парижа, остались без ответа. Однако «добрая фея» и здесь сделала свое дело: рекомендательное письмо от маркизы ле Вильморен опередило его прибытие, и французский посол встречал уже с самой доброжелательной улыбкой.
Следующим же утром Вавилов с полпредом Франции отправился верхом в покои правителя Впервые в книге посетителей регента появилась запись: «Ленинград, СССР, профессор Н. И. Вавилов».
Впервые — из СССР.
Рас Таффари (впоследствии император Хайле Селассие) встретил русского профессора с величайшим любопытством, но и не без подозрений. Листая поднесенную ему книгу «Центры происхождения культурных растений» и вполуха слушая рассказ о задачах экспедиции и о том, что Абиссиния являет собою один из оригинальнейших очагов древнего земледелия, посверкивая белками своих чернущих глаз.
— Вас интересуют пшеницы Эфиопии? — подернул своим острым плечом. — Вряд ли вы найдете здесь что-либо достойное вашего внимания. Пшеницы здесь, безусловно, никудышные. Вот…извините… — Он вышел, вернулся, потрясая зажатым в ладони початком кукурузы. — Вот это действительно пшеница. У нас такой нет. Увы!
Недоверие постепенно рассеивалось. Таффари улыбался благосклонно, даже с известной симпатией: гость из коммунистической страны явно будоражил любопытство будущего негус негести — «царя царей». И, вслед за книгой приняв в подарок карту земледелия Советского Союза, только что изданную Институтом прикладной ботаники и новых культур, рас Таффари объявил, что посланник России отныне может считать, что он Гость Эфиопов и открытый лист по стране ему обеспечен — дело лишь за некоторыми формальностями.
11 февраля 1927 г. — Писареву (заместителю Вавилова по Институту прикладной ботаники): «Дорогой В. Е. Судьба моя решается на этих днях. Пустят мой караваи в глубь страны или нет… Никогда еще не попадал в такой дипломатический круговорот, как здесь. Никто не верит, что от нас может приехать ботаник собирать пшеницу и все ищут причин более глубоких… Принимаю визиты, трачу тьму денег на содо-виски, коньяк, почти спился, ибо не только на Руси есть веселие пити, но еще более в Абиссинии. Пиво и мед они изобрели до нас. Боги великие и малые, когда же я выберусь из Аддис-Абебы. Переживаю положение почетного плена».
Да — будет еще или не будет высочайшее разрешение: причудливы милости властителей — время терять не резон: жизнь коротка, надо спешить.. Начались небольшие экскурсии в окрестности эфиопской столицы. Нашлись и люди, которые за небольшое вознаграждение отправлялись с мешками, корзинами, пакетами туда, где у них были родственники или знакомые, — возвращались с семенами и букетами колосьев. Сам же Николай Иванович ранним утром спешил на столичный базар — это была своего рода выставка, где в короткое время можно обозреть все, что возделывает страна. Правда, кто-то пустил слух: «Не продавайте большевику зерно — сглазит». Кто-то из многочисленных здесь «наследников российского престола»? Но среди эмигрантов оказались люди, тоскующие по родине, готовые помочь земляку… Одинокий во всех своих экспедициях, он только и держался на поддержке нежданных друзей, на которых, благодаренье судьбе, ему пока везло.
Но наконец, в номер гостиницы, где он остановился, стучится посланец раса Таффари — приглашает на аудиенцию.
Беседа на этот раз носила сугубо доверительный характер. Наследник престола был бос. Горели свечи. Подали кофе в миниатюрных чашечках, обрамленных литым золотом. Раса, оказывается, интересовало, как произошла русская революция, но главным образом занимали подробности о Распутине и об отречении и аресте Николая II. Как армия могла покинуть и не защитить своего царя? Что сталось с родственниками его императорского величества?
Вавилов с большим напряжением припоминал все перипетии падения престола, а рас, привстав и нервно опираясь тонкими черными пальцами о стол, слушал и выспрашивал малейшие детали происходившего. Прощаясь, просил прислать книгу на французском языке с изложением программы большевиков, к коей его величество тоже проявил интерес.
17 февраля Вавилов уже мог написать Писареву: «Правитель Эфиопии Ros Tapari, портрет коего прилагаю, разрешил вход в глубь страны. Сегодня караван (11 мулов, 12 человек и 7 ружей, 2 копья, 2 револьвера) выступает в глубь страны к верховьям Нила, путь Анкобер — Гондар — Асмара (Эритрея). Надеюсь, если не съедят крокодилы при переправе через Нил, быть в начале апреля в Асмаре».
Крокодилы не съели. Путь каравана проходил по деге — высокогорным черным базальтовым скалам, прорезанным глубокими каньонами, по тропическим зарослям, по осыпающимся тропам. Но особенно труден был переход через Голубой Нил, поблескивающий в двухкилометровой пропасти — по крутому зигзагообразному спуску.
Заночевали на берегу — на уступе. Утром до рассвета проводники спустились к реке. Нил кишел крокодилами. Гремят выстрелы, и десятки туш всплывают кверху брюхом, как сучковатые бревна. Изредка постреливая для острастки в воду, караван переходит реку вброд.
Густая тьма тропической ночи. Щемящий холод звезд. Рев леопардов в дебрях тропического леса. Вой шакалов и хохот гиен… Мулы храпят и рвутся с привязи. Надо поддерживать костер и стрелять время от времени в воздух. Хорошо еще, что заварен крепкий кофе из зерен, сорванных здесь же с кофейного куста. Двух стаканов достаточно, чтобы обеспечить бодрое самочувствие на всю долгую напряженную ночь. А ночь приходится коротать одному: караванщики спят без задних ног — кто в палатке, откуда несется беззаботный храп, а кто прямо на лиственной подстилке, завернувшись в свои шамы. Вообще почти каждый день приходится вспоминать, что Эфиопия не только родина твердых пшениц, по-видимому, ячменя и ослов, но и крепких напитков — медового теча и ячменного пива — тала. Не удивительно, что любой мало-мальски основательный привал, визит к местному босоногому начальству на границе провинций — непременный повод для бражничанья. Сам переводчик и блюститель порядка, ахмарец, рекомендованный итальянской миссией и называющий себя Хаким (что значит — доктор), тоже не дурак приложиться к напитку, и слишком уж часто на его пути встречаются родные братья и сестры, в особенности — сестры…
Вавилов помешивает костер, выхватывающий всплесками пламени лица проводников и воинов — сомалийцев, галласов и негров, чьи отпечатки пальцев (взамен росписей) скрепили договор, заключенный в присутствии губернатора Аддис-Абебы. Что поделаешь — начальник экспедиции брал на себя обязательства быть внимательным к своим подопечным, кормить их, лечить их, давать им глистогонное (в Эфиопии все едят сырое мясо), в случае смерти похоронить их по принятым в стране обычаям. Впрочем, обязательства были односторонними: что обязаны были делать караванщики, в договоре обходилось стороною. На недоумение Николая Ивановича губернатор ответил: «Их дело беспрекословно подчиняться вам». — «А если?..» — «Чтобы не было «если», надо запастись соответствующим количеством кандалов, так делают все — и англичане, и французы». Вавилов ответил: «Нет уж, от кандалов вы меня избавьте, как-нибудь…» — «Воля ваша, молодой человек, вы пожалеете еще, попомните мое слово».
О кандалах Вавилов не пожалел, а «попомнить слово» пришлось. Он с трудом увел караван от неумеренного гостеприимства генерала, охраняющего верховья Нила. Изощренная цепь церемоний, в больших кувшинах подано пиво, на плетеных блюдах — блины из теффа, на подносе — сырое мясо. В клетке продемонстрирована львица, якобы пойманная самим генералом, наутро предлагается охота на львов и иные невинные развлечения — для почетного гостя и его караванщиков скучающему генералу ничего не жаль. Оставалось сослаться на твердое расписание похода, быть очень благодарным и уносить ноги: караван и так был навеселе.
Но тут же для выпивки находится новая причина. На подступах к озеру Тана выясняется — об этом как бы между прочим сообщает Хаким, — что наступает христианский великий пост… Да, Эфиопия в основном христианская страна и близкая отчасти к православию: недаром в свое время русский Синод отправил множество икон и церковной утвари в храмы Аддис-Абебы — в дар единоверцам… И сама династия столь привержена сыну божию, что где-то даже, в маленьком Фиче, заточен сын Менелика II, вздумавший потребовать поклонения аллаху, за что был признан сумасшедшим… Короче говоря, пост есть пост, а накануне его надо «впрок» на шесть недель вперед наесться мяса. Пришлось купить барана, который тут же был изжарен на вертеле. Мусульманская часть каравана с большим рвением поддержала христиан в их активной трапезе. И началась ночная попойка. Даром она не кончилась: один из караванщиков пришел в такое буйство, что решил снять путы со всех мулов и даровать им свободу. Учинился дебош. Блеснули ножи. С трудом удалось избежать кровопролития.
Костер угас, угольки вяло тлели, темнота вокруг сгустилась. Все назойливее подступал вой шакалов. Вавилов встал, подбросил в затухающий костер сушняка, тот взвился искрами в почерневшее мгновенно небо. Смотрел на трепетное пламя, поглощенный его колдовской игрой, прислушивался к его потрескивающим звукам — как будто шла какая-то потаенная беседа с чем-то вещим, животворящим… Да, человеку надо было когда-то не испугаться упавшего с неба огня, стать огнепоклонником и повести за собемопигеш! из тьмы полусознания к свету человеческого разума.
Он вспомнил, как, застряв в горах Высокого Атласа в Марокко (в поисках одной из разновидностей твердой пшеницы), он просрочил марокканскую визу и, чтобы избежать неприятностей на таможне, решил перелететь границу на военном самолете: подвернулся случай — летчик пригласил его на борт своей «этажерки». Перед тем послал уже известное нам письмо Подъяпольскому: «Закончил с Марокко, завтра на аэроплане возвращаюсь в Алжир… До львов, не знаю еще, доберусь ли…». А судьба будто подслушала: встреча со львом состоялась в ту же ночь. Что-то забарахлило в моторе, самолет пошел на вынужденную посадку в пустыне, и летчик решил отложить ремонт до утра. Нашли несколько саксаулин, распалили костер. Упала густая тропическая тьма… И вдруг сначала издалека, потом все ближе и ближе, нарастая, донесся рык льва. И вот уже совсем рядом — трубный рев. Перепуганный летчик бросился тушить огонь костра. Вавилов буквально схватил его за руки: «Вы хотите стать закуской на ужин?! Его удерживает только огонь». Но в безумии страха летчик ногами расшвыривал кострище. Вавилов отталкивал его. Была уже настоящая ссора.
В итоге Вавилов настоял на своем: всю ночь раздувал сильное пламя с помощью запасной резиновой камеры… А лев неистово рычал издали до самого рассвета. Что говорить — лев не понимал огня…
…Через два перехода Вавилову случилось заночевать в палатке слегка дождило и у костра был организован сменный караул. Вавилов сидел, записывая в дневник события дня, регистрировал собранные находки местных злаков. В полнакала горела «летучая мышь». Было тихо. Мотылек бился о стекло лампы. Вдруг пронесся шум. До этого мирно спящие караванщики стали выскакивать наружу, выкрикивая ругательства. Вавилов оторвался от рукописи: весь подстил палатки чернел от шевелящегося месива — кишмя кишевших фаланг и скорпионов. Ядовитые пауки уже атаковали постели. Ясно, что эти маленькие чудовища заползли на свет. Немедленно вынести фонарь наружу! Он не успел подумать, как уже осуществил это. Вынес фонарь, не гася. И началось поистине цирковое представление: как будто он был укротителем этих фантастических насекомых. Николай Иванович прикрыл фонарь полою, оставив узкую световую щель: фашанги и скорпионы выстроились вдоль луча и шествовали, торжественно поднимая свои паучьи лапки, — эдакий парад-алле. Вавилов выводит всю паучью команду и оставляет «летучую мышь» на воле… Вот это действительно пироманы!
Часа три еще можно соснуть, а там и поднимать «хлопцев». Вообще надо спешить: не попасть бы в полосу малых дождей, да и слишком короток экваториальный день, больше 30 километров никак не взять. Путь не прямой: приходится делать довольно ветвистые «набеги» по селам — нарти, не упустить новые сорта, описать, сфотографировать. Хорошо еще, эфиопы гостеприимны, добродушны, глаза радует их удивительная гармоничная красота. Да и хлеба только что собраны в ометы…
Еще не рассвело, явился «шум» — начальник деревушки, возле которой караван расположился на ночлег. Схватив Вавилова буквально за рукав и обвинив в незаконной скупке семян, он заявил, что не может признать подлинным «открытый лист» правителя Эфиопии: «лист» написан на ахмарском языке, а он, «шум», владеет только тигрийским и потому понять здесь ничего не может… Он стал требовать специального разрешения раса провинции. Такого документа не было. Положение казалось безвыходным, как уже не впервой. Однако в конце концов «шум» удовольствовался несколькими тюбиками вазелина, зеркальцами и дешевыми духами, а также «пуциком» коньяку — все припасенное специально на такой случай.
Солнце освеженное и бодрое выскочило из-за зазубрин горных цепей, и сразу стало светло, как это бывает только в этих широтах. Поднимать «хлопцев» по обыкновению было не просто: каждого надо растеребить, а то и сорвать одеяло или шаму. Потом они бесконечно потягивались, разминались, долго ели, грелись у костра. Когда надо было уже трогаться в путь, выяснилось, что у двух-трех ашкеров (погонщиков) в кровь сбиты ноги. Пришлось доставать из вьюка сандалии…
А ведь как было: предвидя долгий двухтысячекилометровый путь по базальтовым горам и осыпям, Вавилов приобрел для каждого сандалии и раздал, но не успел и оглянуться, как сандалии исчезли, проданные тут же на базаре, и перед начальником экспедиции опять как ни в чем не бывало стояла босоногая команда. Пришлось запастись сандалиями впрок.
Но когда на берегу озера Тана его свалила тифозная лихорадка и он лежал в палатке обессиленный, в бреду, трогательная забота и ласка этих людей — сомалийцев, галласов, негров, ахмаров — до слез потрясла его. Кто он был им? Пришелец из далекой неведомой страны. Однако они поняли и помнили: он запасся для них сандалиями, а не кандалами.
Вавилов смотрел на обмелевшую чашу высокогорного озера; на островках его белели постройки маленьких монастырей, колдовски встающих из предрассветного тумана, а лишь вспыхивало солнце, на берегу появлялись огромные стада гиппопотамов. Как бы там ни было, он достиг своей цели, и это было особенно ощутимо здесь, у озера Тана, из которого изливается река древнейшей цивилизации — Голубой Нил. Через три-четыре месяца начнется период ливневых дождей, чаша озера переполнится и хлынет широким разливом в долину Нила, в ирригационные его каналы, прорытые бог знает сколько веков тому назад, напоит водой с илом пески Нильской долины.
Вавилова манит недоступный Египет. Какая досада: любой турист, американский миллионер со своей свитой может сюда запросто приехать на прогулку, проветриться, поглазеть… Для него же, ученого, путь в Нильский оазис заказан…
Вот он — совсем рядом — кажется, только спуститься с Абиссинского нагорья… Англия заключила с Эфиопией договор, по которому эфиопы обязались не «мешать бегу» Аббая (Голубого Нила): опасались, что в его истоках построят плотину, подчинив Исток Жизни египтян злонамеренной игре.
Узкая полоска земли — 3—4 километра в поперечнике у Асуанских порогов, далее расширяющаяся к дельте до 25—30 километров. И все. И весь Египет, плодотворящие земли — всего лишь три с небольшим процента от всей громады страны пирамид. И сия «полоска», напитанная, правда, живительным током Белого и Голубого Нила, несущих воды из дебрей Экваториальной Африки и Абиссинского нагорья, взрастила, вскормила древнейшую цивилизацию земли.
Лежа в лихорадке у озера Тана на Абиссинском нагорье, Николай Иванович будто видел всю Нильскую долину — от Асуанских порогов до Александрии: видения рождали иллюзию реальности. Временами ему казалось, что он действительно был там, бродил по равнине возле Нила, замкнутой полукольцом гор, по лабиринтам города Солнца с фараоном-еретиком Эхнатоном. И вот будто царь ведет его в свою усыпальницу, высеченную в скале (как и повелел), в горах над городом; там Эхнатон изображен в росписи на стене со своей необыкновенной Нефертити, в золотых лучах солнца, — три с половиной тысячелетия назад. И Эхнатон-Солнцепоклонник лежит уже мертвый. И осыпается разрушенный мстительными жрецами город, построенный им, осквернены храмы, а сам он объявлен «преступником из Ахетатона», а в росписи над несущимся на колеснице Эхпатоном в голубой лазури во главе воинства со злобным усердием выщерблено солнце — остались только лучи.
Бесценна египетская цивилизация. Но ей предшествовала еще более древняя цивилизация, не оставившая столь броских следов, — земледельческая. И возникла она в горах — на Абиссинском нагорье.
Да, прежде чем люди земли построили города на просторах степей и пустынь, хотя бы и глинобитные поначалу, они вынуждены были жить под естественной защитой гор — в пещерах. Там, занимаясь собирательством, стали и «приручать» растения, а те «прибивались» к жилью и крепли на жирных, удобренных человеком почвах. Здесь, возле более или менее постоянных обиталищ, и появились первые ухоженные грядки злаков и овощей… Мало-помалу началась сперва стихийная, а потом и сознательная селекция. Так возникли земледельческие цивилизации — самые древние на земле.
И только по прошествии тысячелетий, набрав уже силу, они стали спускаться с гор в широкие раздолья…
Да, напрасно было бы искать поселения первых землепашцев в пустынях долин, гам, где расцвела впоследствии мощь древних государств. Не могли они там селиться. Сперва должна была развиться высокоорганизованная деспотия, способная подчинить своей воле несметные массы рабов, чтобы они прокопали в мертвых песках огромную сеть ирригационных каналов.
Сперва спускались с гор отдельные общины и селились в долинах, возле храмов и капищ, прихватив с собою в корзинах семена и саженцы выпестованных уже растений. В этих храмовых небольших еще город как под защитой гор или крепостных стен расцветало ремесло, возникала торговля.
Так, видимо, произошло «сошествие» древних земледельцев в долину Нила с Абиссинского нагорья. Так же, наверное, спустились с Армянского Тавра в Междуречье Тигра и Евфрата земледельцы, образовавшие впоследствии шумеро-вавилоно-ассирийские царства, а с отрогов Гималаев в просторные долины рек Инда и Ганга сошли земледельцы Индии.
Эти догадки давно зародились в мозгу Вавилова, но особенно очевидно это стало здесь, сейчас, на поднебесных высотах абиссинской «деги» у озера Тана.
Здесь просто витал дух земледельческой «алхимии». Такое потрясающее разнообразие видов, подвидов, рас. Твердые пшеницы с остьями — огромными, пушистыми, с «ресницами» длиною в 20 сантиметров, короткоостые и вовсе без остьев. Черноколосые, белоколосые, красноколосые, с чешуйками, окаймленными темным пигментом. Маленькая Абиссиния оказалась мировым фокусом, вобравшим такое поразительное многообразие хлебов, что можно только диву даваться. А ведь всего-то и засеяно здесь пшеницей 2 миллиона гектаров — это из 950 миллионов гектаров мирового поля Земли! Но из 650 ботанических разновидностей растений, введенных человечеством в культуру, около 250 оказались на этом крошечном пятачке планеты…
Рассвело. Караванщики, как всегда, безмятежно спят. Ох как трудно их поднимать: разленились за время болезни начальника. Наконец, они построены — как они все поободрались за два месяца, продираясь сквозь чащи по лесным тропам! Но вот отощавшие мулы навьючены. В путь, в путь! Впереди Гондар — древняя столица Эфиопии. Может быть, на базаре можно будет подэкипироваться, приобрести фураж.
Базар напоминал праздничную ярмарку. Тысячи людей. Они шатаются по делу и без дела, сидят на корточках перед мешочками семян, предлагают мясо, каких-то карликовых кур и малюсенькие, прямо-таки голубиные яйца. Кофейные зерна, медовый тэч и соленые сухарики. Почти все мужчины и женщины с плетеными миниатюрными зонтиками: не жарко, но таков местный обычай. Гомон и гул. Надрывно трубят поикивая ишаки.
На деньги здесь ничего не купишь, в ходу натуральный обмен. Хорошо, что в открытом листе регента Эфиопии есть предписание — снабжать караван профессора Вавилова солью и перцем. В специальном ряду талеры обменены на соль — это «крупные купюры», частично — на красный перец, который вызывает неудержимое чихание у всего каравана, — это «разменная монета». За образцы зерна идет горсть красного перца, мул стоит 20—30 кусков соли — в зависимости от полноты боков бедного животного. К сожалению, как и во всей Эфиопии, здесь нет овощей. На дальнейший путь закупаются куры, яйца, мясо. Запасы не лишние: чем дальше на север, тем скуднее урожаи: почвы каменистые…
Спасают то и дело попадающиеся маленькие кладбища. Помимо благодатной тени, на этих прибежищах вечного покоя путник может раздобыть продовольствие и фураж. Сорок дней подряд родственники справляют поминки по усопшему, и, естественно, здесь в изобилии тэч, и тала, и лепешки из геффа, и даже бананы, и, безусловно, овес для мулов…
Бедны урожаи здесь, на базальтовых скалах. Но поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Надо же было именно здесь повстречать такое чудо — безостую твердую пшеницу. Твердую и в то же время безостую. Селекционеры чуть ли не всех стран мира десятилетиями бились за такой необычайный и заманчивый гибрид: сватали женили остистые твердые с мягкими безостыми. Но этот брачный союз не давал плодов: генетическая несовместимость. И вот пожалуйста — целые поля твердой безостой. Она колосится на террасах, по склонам предгорий Аксума, на пороге сейчас уже разрушенного, мертвого, богом забытого Аксумского царства, некогда простиравшегося в этих скалах, у верховий Голубого Нила.
….Вот это находка. Стойкий и чистый колос, созданный самой природой и введенный в культуру древним земледельцем. Может быть, еще тем — современником строительства пирамид, тем, который участвовал и в сооружении разрушенного временем города, останки которого ласточкиным гнездом прилепились к скале, тем, что был современником и этих дзадцатиметровых обелисков с высеченными на них таинственными иероглифами. Обелиски, словно гигантские деревья, торчат среди скал. Какое напряжение человеческой воли потребовалось, чтобы поднять на головокружительные высоты эти каменные монолиты, установить их и высечь эту вязь письмен?! Будто и нечеловеческие усилия. Да… но только такой концентрацией усилий можно достичь чего-нибудь путного — пока жив!
Собраны тысячи уникальных колосьев…
И опять — спуск, подъем, спуск. Мулы шли, то и дело оступаясь на каменистых осыпях, взбираясь на почти отвесные скалы, брели понурив морды по выжженной солнцем саванне. Уже два дня без пищи. Караван плелся потрепанный и изрядно уставший, но теперь уже двигаться легче по пологим берегам реки Такказе. И соскальзывающие с берега в воду крокодилы казались уже не столь опасными. Томил зной…
После переправы по каравану вдруг прошло какое-то беспокойство. Боязливые взгляды, скошенные в заросли сорго. Хаким нагнулся к уху Вавилова: место здесь недоброе — того гляди, не миновать разбойников… Этого только не хватало. Вся годами выстраданная экспедиция, все сборы, семена, колосья — непрочитанная еще глава земледельческой истории планеты — и все к чертовой бабушке!
Вавилов выдвинулся вперед, во главу колонны, внутренне подобрался весь, но бодрился, шутил, посмеивался, откинув на затылок свою панаму. Какие там разбойники! Он и в самом деле не очень-то верил в реальность этих россказней. В Афганистане также не раз пугали разбойниками, но обошлось.
Но… на этот раз они вышли из травянистых зарослей саванны, поигрывая ружьишками. Кучка сорванцов. Впрочем, поняв, что перед ними европеец, стушевались: начались льстивые поклоны, приглашения переночевать в соседней деревне. Был вечер, и ночлег неизбежен. Однако как поступить: несомненно, готовилась ловушка. В палатке, раскинутой на окраине деревни, состоялся совет. Хаким (переводчик и «доктор») сказал, что в лучшем случае дело может кончиться «конфискацией» мулов со всей их поклажей: разбойники, конечно, уверены, что во вьюках по крайней мере «чистая монета» — вожделенный перец и кристаллическая соль. Надо быть начеку. На первый случай совет решил провести «дипломатический маневр»: преподнести главарю шайки две последних бутылки коньяку — из специального, на крайний случай, запаса.
Хаким вернулся из миссии навеселе — с жареными курами, тэчем и охапкой лепешек. Тем не менее благодушествовать было бы наивно… В четвертом часу утра, задолго до рассвета, «хлопцы» были подняты, на этот раз без особых сложностей, все прекрасно понимали, чем все может кончиться… Караван двинулся в кромешной тьме, оставив шайку разбойников в блаженном неведении.
Внакладе остались мулы: не удалось запастись даже мешком дурры, а впереди выжженное каменистое плато. Исчезли посевы, измученные животные стали падать от голода. С павших вьюки переторачивали на еще влачивших свое бренное существование. Изможденные вконец, они едва тащили поклажу. Но случилось худшее. Как-то под вечер караван вступил в пределы огромной живописной котловины с зарослями диких пальм, густым подлеском и сочной травой. Трудно было представить лучшее место для ночлега. Однако утром обнаружилось, что у всех мулов вспухли животы. После долгого поста они жадно накинулись на благодатный корм, в результате — тимпанит. Падают два мула, к вечеру еще четыре. Весь караван переводится на пешее хождение, мулы, оставшиеся в живых, нагружаются до предела. Только бы дотянуть до Адмури — пограничного с Эритреей городка, где обосновалось итальянское консульство.
Конечно, ослы — аборигены здешних мест, не то, что мулы, куда выносливее… И Вавилов с огорчением вспомнил, как, готовя экспедицию, он сперва приобрел было для каждого участника каравана именно по ослу. Что тут сделалось! Стоило ослам появиться во дворе гостиницы — весь нанятый персонал разбежался как от чумы. Выяснилось, что осел — величайшее оскорбление для взрослого мужчины на ослах в Эфиопии ездят только дети и прокаженные.
Ближе к Эритрее почвы становятся более плодородными. Опять появились пашни. Волы тащат на корявой палке гредиль, похожий на гвоздь, — так же пахали здесь землю и в эпоху великих пирамид и тысячелетия до того. Великая цивилизация, поднявшая человечество на ступень меди, бронзы и железа, сама как бы уснула — она так же влачит нищенский свой век. И только необыкновенное разнообразие созданных ею за тысячелетия злаков — Хлеба Земли — неразрушимый памятник безвестным творцам самого фундамента человечества. Живые создания многих поколений земледельцев говорят за себя. Они не только вечны сами по себе, но и сулят бесконечную вереницу новых, еще более совершенных созданий.
Несмотря на тяжелую ношу караванщики и оставшиеся в живых мулы шли веселее и легче. Чувствовался конец трудного пути. Эритрея уже не требует каравана: здесь прекрасное шоссе, по сути сохранившееся еще со времен Римской империи. Римляне были большие мастера прокладывать дороги… И вот 2000 километров позади. Теплое прощание.
«Имею честь доложить Вашему превосходительству, что третьего дня мною окончена отправка материалов из Абиссинии. 4 дня и ночи писал без конца, онемели руки от подписывания (830 бланков таможеннику, по 7 на посылку, и другие)… Отправил 59 посылок, до этого послано из Аддис-Абебы и Джибути и Бери-Дауа 61 посылка, итого — 120 из Восточной Африки… В Эритрее нашел много дополнений. Например, ячмени групп mocralepus совершенно эндемичны для Восточной Африки… Вчера губернатор устроил специальный ужин для советского профессора. Пришлось надевать фрак. Числа 16/IV еду в Италию». Да так вот шутейно, но все никак бы в виде военной сводки — с поля боя — сообщил он о делах экспедиции своему заместителю Писареву в свой штаб, на Исаакиевскую площадь, из Асмары — столицы Эритреи.
Теперь железная дорога катит его под горку — с высоты двух с половиной километров к самому берегу Красного моря, в порт Массауа — самый жаркий город мира. Полсотни градусов в тени. Магазины и правительственные учреждения открываются на рассвет чтобы закрыться в 10 утра и вновь открыться лишь после заката…