Учение о типах леса Г. Ф. Морозова встретило, как известно, авторитетного противника в лице проф. М. М. Орлова и некоторых лесоводов, примыкавших к его взглядам.
Согласно Орлову, нет надобности в типах насаждений, так как в лесном хозяйстве можно обойтись и без них, а в лесоустройстве хорошую оценку условиям местопроизрастания дает бонитет, т. е. показатель естественной производительности почвы, выраженной в виде объема древесины, производимой гектаром леса, или в виде средней высоты насаждения в определенном возрасте.
Несомненно, что точка зрения Орлова была односторонней, ибо нельзя простой характеристикой производительности насаждения заменить все те многообразные стороны леса, которые синтетически характеризует типология. В этой дискуссии Морозов высказал в защиту лесной типологии много метких и правильных мыслей, которые хорошо известны лесоводам из его книг. Но в этой же дискуссии сказалось раздвоение его понятий о насаждении и условиях местопроизрастания, непоследовательность по отношению к провозглашенному им принципу «смотреть сразу на лес и на почву». В связи с тем, что эта наименее освещенная сторона вопроса является очень важной для понимания дальнейшего хода развития лесной типологии, мы на ней и остановимся.
Решая вопрос о соотношениях между типами и бонитетами, Морозов исходил из представления о том, что при одинаковых почвенных условиях, понимаемых в смысле одинаковых типов почв, типы леса и бонитеты должны быть одни и те же, что бонитет сам собой определится, если тип леса установлен. Но мы видели выше, что в Шиповом лесу, пример которого Морозов детально рассматривает в связи с данной дискуссией, существуют разные по бонитету дубравы на черноземе и можно найти разные по бонитету дубравы на лесных суглинках. Если требование Морозова — не обезличивать насаждений объединением их в группы по бонитетам является вполне справедливым, то устанавливаемая им сопряженность типов почв с типами леса и бонитетами не всегда соответствует истине. Расширив наблюдения на всю Лесостепь, на черноземах, например, мы встретим дубравы всех бонитетов от I до V, равным образом как и на лесных суглинках и подзолах. Конечно, для всех этих случаев можно найти те или иные отклонения в почвенной морфологии и в связи с ними дать еще более дробную классификацию почв, но это будет уже натяжкой, сведением более существенного к менее существенному. На практике ученики Морозова, описывая, например, пристепные сухие дубравы на черноземе III и IV бонитета на территории современного Голованевского лесхоза УССР, объясняли их низкую производительность «корнеутомлением», обязанным якобы порослевому происхождению, игнорируя то обстоятельство, что и семенные насаждения имеют здесь тот же низкий бонитет (А. В. Топчевский, 1912).
Подольские грабовые дубравы на светлосерых суглинках I бонитета с большим количеством крупномерного ясеня представляют собой яркое свидетельство того, что при более влажном режиме вегетационного периода и на более легких почвах условия увлажнения лесных суглинков складываются иначе, чем в Шиповом лесу. Дубравы I бонитета в тальвегах Черного леса, занимающие, по Хитрово, «аллювиальные почвы», на самом деле, как это отмечает Н. И. Прохоров, растут на глубоких подзолах. Классификация дубрав Морозова, построенная по типам почв, становилась непригодной за ближайшими пределами Шипова леса и Теллермановской рощи. Но даже и в пределах Шипова леса бонитет дубрав на черноземе, как мы уже отмечали, колебался в пределах от I до III.
Признавая, что бонитет является отражением условий местопроизрастания, Морозов (1930) все же требовал выделения участков именно «по условиям местопроизрастания, а не по их отражениям в составе, высоте и пр.». Тем самым условия местопроизрастания лишались оценки со стороны такого существенного для них фактора, как плодородие. Плодородие, как это было указано выше, нельзя представить себе иначе, как отражение местопроизрастания, данное в виде качественных и количественных сторон урожая растений, а в случае леса — в виде разнообразных свойств насаждения, в частности состава и производительности насаждений.
В данном случае Морозов в пылу дискуссии с Орловым забывал об излюбленных им правилах «спрашивать у деревьев, в чем они нуждаются», «смотреть сразу на лес и на почву». В основу типов насаждений Морозов кладет местопроизрастание, рассматриваемое вне интереса к факторам, порождающим его плодородие, а лишь как комплекс «самостоятельных естественно-исторических тел». Уместно еще раз подчеркнуть, что К. А. Тимирязев (1926), критикуя современных ему почвоведов, указывал, что не следует видеть в почве «самодовлеющий предмет изучения», что «свойства почвы получают смысл лишь тогда, когда становится понятным их значение для растения».
К сожалению, критика относящихся сюда взглядов Морозова проводится иногда с позиций «прямых» и «косвенных» факторов. В. Н. Сукачев по этому поводу пишет следующее: «Г. Морозов при установлении типов не имел в виду комплекс только прямо действующих факторов, а, напротив, все условия местопроизрастания и, прежде всего, искал связь типа с косвенно действующими факторами, рельефом, грунтом, почвой в целом и т. п., т. е. с теми факторами, которые при обычном полевом изучении леса легче всего распознаются, но сами не являются непосредственно определяющими характер растительности; поэтому между ними и типами не всегда бывает строгая связь. И при пользовании косвенно действующими факторами, как критерием при установлении типов, возможны ошибки. Слабой стороной учения о типах Г. Ф. Морозова и было именно то, что он был далек от того понимания биологической равноценности местообитания, введение которого является крупной заслугой Каяндера» (В. Н. Сукачев, 1938).
Данная критика — результат недоразумения. Можно показать, что Морозов, как и В. Н. Сукачев, делил факторы на прямые и косвенные и отдавал себе отчет в том, что существуют биологически равноценные местообитания. Приведем цитату из Морозова: «И состав пород и сочетания их в древостой той или другой густоты, той или иной формы обусловливаются прежде всего условиями местопроизрастания. Как непосредственными его факторами — климатом и почвенно-грунтовыми условиями, так и влиянием косвенных факторов — рельефа… определяется прежде всего состав насаждения, затем в известных пределах изменяются биологические свойства как пород, так и их сочетаний». По-видимому, даже заслуга открытия «прямых» и «косвенных факторов» (если можно в данном случае говорить о заслуге) принадлежит Морозову, а не кому-нибудь другому.
Дело, конечно, не в «прямых и косвенных факторах», более интенсивное применение которых едва ли принесло бы пользу Морозову, а в том, что Морозову было чуждо представление о путях оценки местообитаний с точки зрения их плодородия, т. е. прежде всего через растительность. Что же касается понимания экологических связей между растением и местообитанием, то здесь своим учением о типах леса Морозов сделал гораздо больше, чем Каяндер, уже хотя бы потому, что он не игнорировал так называемых «косвенных факторов» и не ограничивался внешней («физиономической») стороной леса.
Необоснованным является возражение Морозова против общей бонитировочной таблицы — «всероссийской схемы», как он ее иронически называет. Здесь сказался своеобразный «географический фетишизм», требующий «порайонных» классификаций типов леса и бонитетов, вопреки цитированному выше предостережению самого Морозова о недостатках «местного лесоводства». «Для измерения,— указывает Энгельс,— всегда требуется нечто отличное от того, что измеряют». Метр потому и является драгоценной мерой, что он, как величина постоянная, может быть применен к измерению и последующему сравнению самых разнообразных вещей и главное — их изменений во времени и пространстве. Единая типологическая, или бонитировочная, классификация уже тем хороша, что она позволяет сравнивать и различать, связывать и противопоставлять леса самых разнообразных географических и иных условий и, таким образом, в какой-то степени преодолевать ограниченность «местного лесоводства». В противном случае мы не сможем сделать и шага для ее преодоления. Бонитет — существенный экологический индикатор, и установление его по единой (общей) шкале позволяет выяснить многое из того, что относится к влиянию климатических и эдафических факторов на лес. Поэтому вполне обоснованным является предложение Е. В. Алексеева (1915) рассматривать бонитет в тесной связи с типами леса, как существенный признак этих последних.
Для типологии наиболее ценной из всех существующих бонитировочных шкал является «всеобщая шкала бонитетов», достоинство которой менее всего состоит в том, что она отражает ход роста в высоту каких-то конкретных насаждений, а более всего в том, что она является общепринятой стандартной единицей измерения бонитетов для всех пород и всех условий местообитания, т. е. — универсальным эталоном сравнения. Благодаря ее услугам мы знаем, как отличается между собой производительность насаждений разных пород в разных географических местообитаниях, в разных почвенных и климатических условиях.
Проф. М. Е. Ткаченко (1952), вопреки своему обыкновению посылать упреки в адрес Морозова за игнорирование таксации, присоединился к точке зрения Г. Ф. Морозова в том случае, когда была отмечена упомянутая выше непоследовательность Морозова в отношении бонитетов. Но М. Е. Ткаченко высказывается не только за «местные бонитеты», но даже за «местную полноту». Он пишет, что положение, гласящее: «у всех типов леса есть какая-то общая единица полноты», является неприемлемым. В данном случае перед нами еще более крайнее мнение, основанное на тенденции предпочитать частное общему, а это целиком закрывает путь к синтезу. Если нормальный древостой сухого бора (имеющий полноту по общей шкале 0,5—0,6) получит характеристику, как и густой сосняк влажного бора, полного насаждения, то мы рискуем утерять представление о специфике каждого из этих типов леса, о чертах сходства и различия между ними.