На заре европейской науки стремление осознать свою историю заставило античных мыслителей сделать представление о последовательном появлении новых, все более сложных умений и навыков основой первых исторических концепций.
Одна из них была сформулирована Варроном, который со ссылкой на Дикеарха называл три стадии развития: потребление продуктов дикой природы, скотоводство и, наконец, земледелие. Этой концепции по воле случая суждена была долгая, полная превратностей судьба. В несколько видоизмененном виде она дожила в европейской науке до второй половины XIX в. Баталии, разыгравшиеся вокруг нее впоследствии, обнаружили ее существенные слабости и развенчали связанный с ней одно время ореол непогрешимости. Вместе с тем в пылу полемики в русле во многом справедливой и основательной критики, обрушившейся на эту концепцию, получившую название «теории трех стадий», родилась несколько неверная ее оценка, до сих пор не изжитая в науке. И ныне без достаточного на то основания некоторые исследователи полагают, что «теория трех стадий» была общепринятой в античности, а позже без изменений перешла в европейскую науку нового времени. На самом деле указанная концепция, во-первых, существовала в отдельные эпохи не в одиночестве — известны были и иные взгляды на историю хозяйства, а, во-вторых, ее отдельные стадии — охота, скотоводство и земледелие понимались в разные исторические периоды разными учеными по-разному. Так, тщетно было бы искать ее в знаменитом трактате Тита Лукреция Кара, который различал лишь два состояния человечества: дикое (потребление продуктов дикой природы) и развитое (земледелие). Именно с земледелием Лукреций связывал возникновение черт, присущих цивилизации.
Общеизвестно, какое большое влияние оказала античность на становление науки нового времени. Однако один из первых крупных европейских историков — Джамбаттйста Вико исходил отнюдь не из «теории трех стадий», когда писал, что «сначала были изобретены искусства необходимые сельские и притом сначала хлеб, потом вино, затем искусства полезные — скотоводство, потом искусства удобства — городская архитектура, наконец, искусства усладительные — танцы». Ученые второй половины XVIII в. вопреки представлению Г. Кунова основывали свои исторические концепции не только на античных и библейских данных, а привлекали широкий круг доступных им этнографических сведений. Все известные им народы эти исследователи подразделяли на дикие, варварские и более развитые и безоговорочно видели в них представителей стадий исторического развития, пройденных человечеством в целом. К диким народам они относили тех, кто занимался охотой, рыболовством и собирательством, и, что особенно важно, тех, кто знал примитивное палочно-мотыжное земледелие (Ш. Монтескье, М. Кондореэ, Ш. Валькенер, И. Г. Гердер и др.). Иными словами, к стадии дикости были отнесены и народы, которые современная наука выделяет в особую группу ранних земледельцев. На стадии варварства помещались скотоводы, а наверху этой иерархической лестницы стояли те, кого мыслители XVIII в. называли земледельцами, разумея под земледелием систему с поземельной собственностью и непременным применением труда животных при обработке полей. Ярче всего последнее выразил И. Г. Гердер, писавший, что «народы, которые обрабатывают землю без собственности на нее или руками своих женщин и рабов, — все это по-настоящему еще не земледельцы». Тем самым, отмечая грандиозный переворот в жизни общества, произведенный переходом к земледелию (развитие разделения труда, ремесел и искусства, торговли и городов, неравенства и рабства, появление кастовых различий, законов, судов, деспотизма и т. п.), ученые рубежа XVIII—XIX вв. имели в виду именно плужное земледелие. Правда, некоторые из них, как, например, Ш. Валькенер, относили зарождение (перечисленных явлений к доземледельческому периоду. В свете сказанного и надо понимать утверждение И. Г. Гердера о том, что открытие скотоводства было будто бы важнейшим шагом, который «превзошел все последующие революции истории». Безусловно, здесь подразумевалось возникновение скотоводства как важнейшего условия, без которого ведение плужного земледелия невозможно. Характеризуя последнее, И. Г. Гердер писал, что «ни один образ жизни не произвел в сознании людей столько изменений, как земледелие на огороженном участке земли». Вот почему этот ученый видел превосходство народов Старого Света над обитателями Нового в том, что первые обладали прирученными животными. Таким образом, смысл схемы, по которой земледелие следовало в своем развитии за скотоводством, заключался лишь в том, что, как указывал Ш. Валькенер, люди должны были быть пастухами, прежде чем они смогли обрабатывать почву трудом животных. Вместе с тем, несколько противореча изложенной концепции, он отмечал высокий уровень развития земледелия и общества в ряде районов мира, где следы скотоводства отсутствовали.
Идеи, выдвинутые в XVIII в., были подхвачены буржуазными социологами и экономистами последующего столетия. Однако в силу своей идеалистической исторической концепции социологи уделяли мало внимания вопросам развития хозяйства и его связи с социальными процессами, считая содержанием прогресса «развитие человеческого ума». В лучшем случае они почти дословно повторяли учение о трехчленном делении истории хозяйства, вкладывая в него тот же смысл, что и их предшественники. Так делал, например, французский социолог второй половины XIX в. Ле-Пле, считавший, «что даже при обработке земли, покуда она производится ручным трудом, хотя и с помощью орудий, характер первоначального быта остается еще неизменным». Поэтому период пастушества должен был предшествовать возникновению настоящего (плужного) земледелия и последующим грандиозным изменениям в человеческом обществе. Буржуазные экономисты тоже выделяли стадии дикости (или охоты), пастушества, и земледелия, которые были положены ими в основу истории хозяйства. При этом какая бы то ни было ассоциация обработки земли с первой стадией исчезла окончательно. Так «теория трех стадий» обрела ту редакцию, в которой она широко распространилась в науке середины — второй половины XIX в. Большую роль в ее пропаганде сыграли труды Ф. Листа. Правда, не все экономисты безоговорочно принимали эту схему. В. Рошер, например, предостерегал против прямого выведения земледелия из хозяйства кочевников-скотоводов, которым «противен переход к возделыванию пашни», в чем он следовал за И. Г. Гердером.
Другим фактором, упрочившим положение «теории трех стадий» в науке середины XIX в., стало сравнительное языкознание, которое благодаря трудам Ф. Бовпа, Р. К. Раска, А. Ф. Потта, А. Шлейхера выглядело весьма авторитетным на фоне других гуманитарных наук своего времени. Именно ему в первую очередь наука обязана представлением о том, что развитие в Старом Свете было связано прежде всего с индоевропейцами, которые пришли из Азии и вели сначала чисто скотоводческий образ жизни и лишь потом перешли к земледелию. Последнее доказывали тем, что скотоводческие термины сходны у разных народов индоевропейской семьи, тогда как земледельческие различаются. Иллюзия непогрешимости этой теории была настолько сильна, что наличие сходных терминов для растений объясняли не изначальностью земледелия, а хорошим знанием дикой флоры пастухами. Анализ семитских языков, по мнению лингвистов, тоже как будто бы подтверждал правильность библейской традиции, утверждавшей, что древнейшие семиты были чистыми скотоводами.
Было бы упрощением считать, что рассмотренная концепция была принята всеми исследователями. И среди экономистов, как указывалось выше, и среди лингвистов находились люди, придерживавшиеся иных взглядов. Однако большинство ученых, в том числе такие ведущие специалисты по истории первобытности, как Дж. Леббок, Г. Мортилье, Л. Г. Морган, считало ее неопровержимой. С этих позиций трактовались и факты, допускавшие в принципе и иную интерпретацию. Так, Дж. Леббок вслед за К. Келлером считал, что швейцарские свайные поселения были основаны не кем иным, как пастухами, несмотря на то что оба прекрасно знали о наличии там остатков культурных растений и даже печеного хлеба. Сторонникам изложенной теории казалось очевидным, что переход к земледелию был вызван необходимостью заготовок кормов для домашних животных. Правда, с открытием цивилизаций Нового Света этот путь развития перестал рассматриваться как универсальный. Вместе с тем во второй половине XIX в. находились и такие исследователи, которые утверждали, что в Новом Свете скотоводство также предшествовало земледелию. Как бы то ни было, вплоть до начала 90-х годов в науке не нашлось сколько-нибудь серьезно аргументированной системы взглядов, которую бы можно было противопоставить «теории трех стадий», выглядевшей в третьей четверти XIX в. весьма убедительной и поддержанной крупнейшими авторитетами. Вот почему она была воспроизведена Ф. Энгельсом, который, как уже правильно отмечалось в литературе, в частных вопросах исходил из уровня развития современной ему науки и, конечно, не мог предвидеть всех последующих открытий. Как известно, и сам Ф. Энгельс отнюдь не считал свои выводы окончательными, указывая, что «наше (К. Маркса и Ф. Энгельса) понимание жизни есть главным образом введение к изучению, а не рычаг конструкции на манер гегельянства. Всю историю надо изучать сызнова». «Теория трех стадий» в наше время полностью отброшена, зато наметившаяся в работах ученых XVIII—XIX вв. и получившая завершение в трудах основоположников научного коммунизма теория прогрессивного развития человечества и сейчас полностью сохраняет свое значение. Одной из важнейших ее составных частей является понимание земледельческо-скотоводческого этапа развития как более высокой ступени по сравнению с охотничье-собирательским. Наиболее четко это выразил Ф. Энгельс, который писал: «Дикость — период преимущественно присвоения готовых продуктов природы; искусственно созданные человеком продукты служат главным образом вспомогательными орудиями такого присвоения. Варварство — период введения скотоводства и земледелия, период овладения методами увеличения производства продуктов природы с помощью человеческой деятельности». Помимо того, Ф. Энгельс первым поставил вопрос о развитии прав собственности на скот и вообще о социальной роли скотоводства, которое создало условия для регулярного обмена и накопления богатств.
К концу XIX в. создались основы для более конкретного решения вопросов первобытной истории. Они были подготовлены ходом развития науки по нескольким направлениям. 1) Начались серьезные исследования по географии культурных растений и домашних животных и их диких сородичей, а также изучение процессов морфологических изменений в условиях доместикации (Ч. Дарвин, А. Декандоль и др.), 2) Возросли знания об отставших в своем развитии обществах, что поставило на повестку дня задачу их классификации, которая уже сама по себе требовала пересмотра общепринятых представлений, поскольку «теорию трех стадий» при всем желании невозможно было совместить с многообразием известных общественных и хозяйственных форм. 3) Развитие археологии представило ученым образцы древней фауны и флоры, изучение которых позволило значительно конкретизировать проблематику, связанную с процессами доместикации. Основы остеоархеологических исследований были заложены швейцарским зоологом Л. Рютимейером, который, изучая фауну свайных поселений, впервые глубоко проанализировал вопрос о методике различения домашних и диких животных по древним костным материалам. Дальнейшие остеологические исследования в Центральной Европе были связаны с именами Г. Натузиуса, А. Неринга и К. Келлера. С тех пор анализ фаунистических коллекций стал неотъемлемой частью методики изучения археологических памятников. Пренебрежение им в известной мере обесценивает полученные археологами материалы и затрудняет их интерпретацию. Накопление биологических и археологических данных привело к появлению к концу XIX в. первых сводок, в которых делались попытки вычленить центры происхождения домашних видов и проследить линию их эволюции. 4) Наконец, новые открытия в области лингвистики заставили несколько иначе взглянуть на проблему древних индоевропейцев и семитов. Выяснилось, что как те, так и другие знали не только скотоводство, но и земледелие.
Таким образом, к концу XIX в. почва для отказа, от «теории трех стадий» созрела. Обычно этот переворот связывают с именем Э. Хана, немецкого географа, который занимался картографированием хозяйственных систем. Но еще до Э. Хана ряд этнографов и географов пытался пересмотреть бытующие представления. Э. Тейлор, признавая трехчленное деление истории, понимал стадии по-своему. На первую он помещал охотников, рыболовов и собирателей, ко второй относил начало производства пищи, отмечая, что земледелие и скотоводство родились независимо друг от друга, и, наконец, на третьей, по Э. Тейлору, происходило соединение обоих видов хозяйства в единой системе. В 70—80-е годы против «теории трех стадий» выступили некоторые географы, начавшие работу по классификации хозяйственных систем отставших в своем развитии народов (С. Герланд, А. Новацкий). Однако лишь продолжившему их исследования Э. Хану удалось создать убедительную альтернативу «теории трех стадий». Незадолго до Э. Хана против этой теории решительно высказался русский этнограф Э. Ю. Петри, который показал, что «первобытный человек питался тем, что ему предлагала природа», а затем появилась забота об охране дикорастущих полезных растений, жоторая прослеживается у бушменов и австралийцев. Отметив, что переход от такого хозяйства к земледелию относительно несложен, Э. Ю. Петри предвосхитил идею Ю. Липса о «народах-собирателях урожая». Вместе с тем Э. Ю. Петри считал, что охота, кочевничество и земледелие — самостоятельные, независимые промыслы; каждый из них возникает во вполне определенных природных условиях, причем «редко где они могут встретиться в чистом виде». Именно знакомство с работой Э. Ю. Петри побудило Э. Хана выступить в печати с кратким изложением своих взглядов в 1891 г. А еще через пять лет была опубликована хорошо известная ныне книга Э. Хана, выход которой надолго определил направление дискуссий по вопросам происхождения производящего хозяйства. В этих исследованиях Э. Хан одним из первых подошел к изучению земледелия дифференцированно, выделив несколько его форм. Древнейшей формой он считал мотыжное земледелие, для которого не требуется труда животных и к которому легко перейти от собирательства. Предпосылкой для его возникновения он называл умение хранить запасы пищи, которое появляется еще у охотников. Э. Хан отрицал возможность самостоятельного становления скотоводства у охотников, поскольку предпосылки для какого бы то ни было длительного «содержания животных у них отсутствовали из-за постоянных колебаний средств существования от изобилия к недостатку. Доместикация животных, по его мысли, могла произойти только у мотыжных земледельцев, ведущих более стабильный образ жизни. Вслед за Ч. Дарвином важнейшим признаком доместикации Э. Хан считал способность животных размножаться в неволе.
При всем положительном, что внес в науку Э. Хан, его взгляды отличались порой схематизмом. Как многие его предшественники, он полагал, что содержание домашних животных обретает практическое значение только в условиях плужного земледелия, упуская из виду другие, не менее важные хозяйственные и социальные функции скота. А это, в свою очередь, привело Э. Хана к идеалистическому объяснению появления скотоводства религиозными мотивами. Так, по его мнению, первым был одомашнен крупный рогатый скот, служивший главной жертвой лунному божеству, что и повлекло его доместикацию.
Как бы то ни было, работы Э. Хана показали насущную потребность в более конкретном изучении материальной базы первобытного общества и породили целую серию специальных работ на эту тему. В лице Э. Тейлора и Э. Хана наука попыталась отказаться от представления о том, что земледелие возникло из скотоводства. С этого времени в ней началась продолжительная борьба двух тенденций: последователи 3. Тейлора доказывали, что скотоводство и земледелие произошли независимо друг от друга у разных народов, а последователи Э. Хана столь же упорно выводили скотоводство из земледелия.
В конце XIX — начале XX в. в науке господствовало направление Э. Тейлора, в русле которого работали такие ученые, как Ю. Липперт; Э. Гроссе, Г. Шурц, оказывавшие влияние и на археологов. К этой группе примыкал Э. Пьетт, который, анализируя памятники древнего искусства, пришел к выводу о том, что лошади и олени были одомашнены в верхнем палеолите, а крупный рогатый скот — в мезолите. Позже было установлено, что сюжеты, на которые указывал Э. Пьетт, характеризовались особой стилистикой и не могли трактоваться как свидетельства доместикации.
В 20—30-е годы на страницах научной печати развернулась ожесточенная полемика между последователями Э. Хана и сторонниками линии Э. Тейлора. Первые (К. Вейлэ, Ф. Краузе, Г. Кунов, Л. Крживицкий, К. Майнхоф, С. Д. Форд) доказывали, что если переход к земледелию являлся общей закономерностью, то существование кочевого скотоводства связано с весьма специфическими условиями. Отмечая, что предпосылки доместикации животных в виде содержания «любимчиков» наблюдаются уже у охотников, рыболовов и собирателей, они утверждали, что настоящая доместикация происходит лишь у более развитых, мотыжных земледельцев в условиях оседлости или полуоседлости. Сначала были одомашнены мелкие, легко приручаемые животные (собаки, свиньи, куры), а уж потом — стадные копытные. Правда, Л. Крживицкий включал в список древнейших животных коз и овец, а С. Д. Форд, противореча самому себе, писал то о том, что первыми домашними животными были собака и свинья, то о том, что доместикация началась с крупного рогатого скота. Слабость этой точки зрения заключалась в том, что используемый этнографический материал происходил в основном из тропических районов Южной и Юго-Восточной Азии, а также Океании, тогда как исторические источники относились к гораздо более развитым культурам древнего Востока, с иной системой хозяйства, что и порождало противоречия, подобные встречающимся в работе С. Д. Форда. Кочевое скотоводство, по мысли указанных исследователей, возникло из комплексного производящего хозяйства в особых экологических условиях, мало пригодных для земледелия. Это происходило либо при изменении политической ситуации, повлекшем за собой оттеснение сюда земледельцев и скотоводов, либо при изменении климата и установлении более засушливых условий. Указывая на пример североамериканских индейцев, заимствовавших скот у испанцев, Л. Крживицкий и С. Д. Форд считали, что переход от охоты к скотоводству тоже был возможен, но он происходил лишь под влиянием со стороны народов — носителей производящего хозяйства. Вопрос о центрах перехода к земледелию и скотоводству последователи Э. Хана, как правило, не ставили, полагая, по-видимому, что он был возможен везде, где складывалась подходящая для этого обстановка. Лишь С. Д. Форд специально оговаривал, что таких центров было очень немного, так как навыки земледелия и скотоводства передавались от одних народов к другим. Он считал, что имелось по крайней мере два центра перехода к земледелию: один — в Старом и один — в Новом Свете. Доместикация животных, по его мнению, началась в Старом Свете в Передней Азии.
Новые веяния в этнографии затронули и экономистов, которые в лице К. Бюхера тоже отказались от «теории трех стадий», взяв на вооружение работы Э. Хана.
Определенную роль в изучении проблемы возникновения и распространения производящего хозяйства, и в частности скотоводства, сыграли диффузионисты. Теория диффузии культурных достижений была очень популярна в зарубежной науке 20— 30-х годов. Однако ее применение для решения научных проблем в работах представителей разных школ было весьма различным. Столь же разнообразны были и полученные выводы. Так, английские диффузионисты во главе с Г. Эллиотом Смитом и У. Перри считали, что все важнейшие достижения человечества происходят из одного центра. Рассматривая главным образом проблему происхождения производящего хозяйства и связанной с ним ранней цивилизации («архаической цивилизации», по У. Перри), они находили их корни в Египте, откуда эти достижения будто бы распространились вместе со своими носителями по всему миру. Рациональной зерно диффузионизма состояло в том, что он опирался на реальный факт взаимосвязей и взаимовлияний, в условиях которых развивались отдельные человеческие коллективы. В довоенные годы некоторые зарубежные ученые, и в первую очередь сам Г. Эллиот Смит, придали в своих построениях этому факту гипертрофированную форму, сделав его главным фактором развития человечества. Ни Г. Эллиот Смит, ни его школа не дали правильного понимания процесса заимствований. Так, сам Г. Эллиот Смит видел в диффузии простое переселение народов. Многие представления этого ученого и его учеников были наивными, а исторический процесс в их работах выглядел чересчур упрощенным. Однако сама идея взаимовлияний оказалась плодотворной, и именно под воздействием идей Г. Эллиота Смита шло формирование взглядов Г. Чайлда, который писал, что в неолите «потенциальная изоляция никогда и нигде практически не достигалась, возможно, потому, что всецело снабжающего себя хозяйства нигде не было». Г. Чайлд указывал, что распространение культуры могло происходить не только путем миграции населения, но и путем заимствования вещей в ходе обмена и путем передачи идей. Он справедливо считал, что для заимствования необходим определенный уровень развития, облегчающий восприятие новшества, признавая тем самым одно из важных положений марксизма о том, что восприятие всякого новшества возможно лишь при наличии соответствующей социально-экономической базы. В целом взгляды Г. Чайлда отличались прогрессивностью, чему в немалой степени способствовало его знакомство с работами советских ученых, которые он внимательно изучал и высоко оценивал.
Развив учение о «неолитической революции», суть которой заключалась в переходе от присваивающего хозяйства к производящему, как принципиально важной грани в развитии первобытного человека, Г. Чайлд считал ее важнейшим центром Переднюю Азию и отчасти Северную Африку, откуда земледелие и скотоводство распространились в окружающие районы. Он сделал попытку связать этот переход с климатическими изменениями, видя в аридизации главный стимул к тому, чтобы люди и животные устремлялись в оазисы, где в условиях симбиоза будто бы и произошла доместикация животных («оазисная теория»). Если Г. Эллиот Смит, У. Перри и их последователи оставались в принципе на позициях школы Э. Хана, реконструируя процесс возникновения 1производящего хозяйства в комплексной форме и полагая, что изменение соотношения между земледелием и скотоводством могло произойти в дальнейшем с проникновением мигрантов в новую среду обитания, то Г. Чайлд проявил известные колебания, допуская, что доместикация животных могла совершиться и в обществе охотников.
Идеи Г. Чайлда были подхвачены и развиты, хотя и весьма односторонне, Г. Пиком и Г. Флером, которые полагали, что охотники Сахары и Северной Африки сначала одомашнили собаку, а затем, по мере роста аридизации, мигрировали в евразийские степи, где и распространили идею скотоводства. При этом, как утверждали эти авторы, разные животные были одомашнены в разных местах, при различных обстоятельствах и для «самого разного использования. Ученые допускали, что и особи одного вида могли быть одомашнены независимо в разных местах. Г. Пик и Г. Флер думали, что переход от охоты к кочевому скотоводству в степях совершился в ходе следования охотников за стадами диких копытных и все большего контроля со стороны человека за их передвижениями.
Учение географов, и в частности Э. Хана, о хозяйственных типах и их исторической последовательности, а также попытка Э. Гроссе установить жесткую корреляцию между типами хозяйства и формами социальной организации стали одними из исходных предпосылок для возникновения концепции исторического развития, выдвинутой представителями Венской культурно-исторической школы. Вместе с тем их решение вопроса о происхождении скотоводства резко отличалось от предложенного Э. Ханом. В. Шмидт и В. Кониерс считали, что корни скотоводства следует искать там, где в древности имелись крупные стада диких копытных, а сейчас широко распространено экстенсивное скотоводство, т. е. в Центральной Азии, где древнейшими домашними животными будто бы были олени, лошади и верблюды. Отстаивая моноцентрическую теорию происхождения скотоводства и принципы диффузионизма, эти авторы склонялись к тому, что толчком для развития и распространения скотоводства послужило оленеводство, возникшее у охотничьих народов. Комплексное земледельческо-скотоводческое хозяйство, по их мнению, появилось поздно в результате смешения северных культур с культурами южных мотыжных земледельцев. На археологических материалах теорию независимого становления земледелия и скотоводства пытался обосновать австрийский археолог О. Менгин. Древнейшее земледелие он связывал с ранними культурами Передней и Южной Азии и Африки к югу от Сахары, а скотоводство, по его мнению, родилось в Северной и Центральной Евразии.
Наиболее детально в довоенные годы картина возникновения и распространения скотоводства была рассмотрена в зарубежной науке учеником В. Шмидта и В. Кониерса Ф. Флором, который развил идеи Венской культурно-исторической школы, опираясь на многочисленные работы этнографов, лингвистов, зоотехников, а также на археологические данные главным образом в интерпретации О. Менгина. Однако априорный подход, тенденциозная подача материала, а также привлечение в качестве доказательств весьма сомнительных источников — все это не позволило Ф. Флору дать достаточно объективное решение изучаемой проблемы. Утверждая вслед за В. Шмидтом и В. Копперсом, что скотоводство связано своим происхождением с Северной Евразией, тогда как земледелие — с южными культурами тропического пояса, этот автор оставлял за последними лишь право на содержание священных животных в интересах культа, что, по его мнению, не имело никакого отношения к скотоводству. Взаимовлияние скотоводов и земледельцев и смешение их культур происходило, по Ф. Флору, довольно поздно в Иране, Средней Азии и степях Восточной Европы. К таким смешанным культурам он относил общества коровопасов, в частности скифов. Результатом смешения культур Ф. Флор считал распространение скотоводства с его неизменно высокой хозяйственной ролью домашних животных на юг, а культового отношения к животным, напротив, на север. Что же касается последовательности приручения животных, которое Ф. Флор вопреки З. Хану связывал с высшими охотниками, с их бродячим образом жизни, то она представлялась этому исследователю в следующем виде. Первоначально, еще в конце верхнего палеолита, в прибалтийско-арктической области предками эскимосов и самодийцев были одомашнены собаки и возникло упряжное собаководство. Позже протосамодийцы, познавшие таким образом принцип скотоводства, одомашнили в Саянах северного оленя, что, в свою очередь, повлекло доместикацию лошади в Центральной Азии и яка в Тибете. Так были заложены основы древнейшего скотоводства, которое с этого момента стало передаваться от одного народа к другому.
Эта надуманная схема оказалась в целом малоплодотвориой и была довольно прохладно встречена мировой наукой. Однако отдельные положения, высказанные Ф. Флором, сохраняют свое значение и до сих пор. К ним относится мысль о возникновении оленеводства в саянском центре, о появлении упряжного оленеводства под влиянием собачьих упряжек, о большой роли в первичном породообразовании гибридизации интродуцированных домашних животных с местными дикими, о доместикации местных диких видов фауны пришлыми скотоводами и т. д.
Важное место в дискуссии о происхождении скотоводства занимал вопрос о причинах приручения животных. Ученые XVIII и большей части XIX в. принимали как само собой разумеющееся идею о том, что скотоводство возникло прежде всего из хозяйственных потребностей. Однако развитие этнографических знаний показало, что это решение вопроса не настолько очевидно, чтобы быть принятым без всяких оговорок. Уже Ф. Гэлтон показал, что содержание животных встречается на весьма низком уровне развития культуры, хотя и отмечал, что бродячие охотники, которые постоянно находятся на грани голода, неспособны держать пойманных животных в качестве «любимчиков». Ф. Гэлтон предполагал, что доместикация выросла из целой серии полубессознательных действий и не имела своим прямым мотивом хозяйственные цели. Вместе с тем лишь немногие животные превратились из таких животных-«любимчиков», которых держали ради удовольствия, в настоящих домашних животных. Для этого пойманные особи должны были быть неприхотливыми и без труда приспосабливаться к новым условиям жизни, легко привязываться к человеку, быть ему полезными, свободно размножаться в неволе, обладать стадным чувством, облегчающим их выпас. Ф. Гэлтон положил начало теории симбиоза, отметив, что некоторые животные сами идут навстречу доместикации.
Поиски причин одомашнивания, не связанных с интересами хозяйства, привели некоторых ученых к утверждению о том, что большую роль в этом сыграла религиозная практика первобытного человека. Постановка проблемы в такой форме возникла в конце XIX в., когда интерес к ней вспыхнул в связи с открытием тотемизма. Впервые вопрос о возможной связи доместикации животных с тотемизмом был поставлен в 1887 г. Дж. Фрэзером, однако позже, не найдя подтверждений в этнографических материалах, этот автор рассматривал такую связь как маловероятную. Развернутую аргументацию тотемичеекая теория доместикации получила в работах Ф. Джевонса и С. Рейнака. Будучи убежден в том, что скотоводство возникло из бродячей охоты, Ф. Джевонс полагал, что единственным стимулом для продолжительного и сложного труда по доместикации могли быть те религиозные установки, которые он отождествлял с тотемизмом. Отмечая характерный для последнего запрет причинять зло тотемным животным, он считал, что они могли свободно обитать на племенной территории в течение многих поколений, становясь в итоге ручными или домашними. Пережиток этих отношений ученый видел в широко известном у скотоводов обычае по возможности не резать домашних животных специально ради мяса. Регулярное поедание мяса домашних животных, по его мнению, началось с развитием земледелия, когда пищевых ресурсов стало больше, а тотемизм исчез.
Принципиально той же системы аргументации придерживался и С. Рейнак. Правда, он отказался от представления о том, что скотоводство возникло на базе бродячей охоты ранее земледелия, допустив возможность комплексного становления производящего хозяйства в рамках одного этноса. Он уточнил также и тезис о свободном размножении тотемов на племенной территории, указав, что для этого не только члены рода, обладающие данным тотемом, не должны были использовать его в пищу, но и их соседи не могли на него покушаться. Переход к поеданию тотемов С. Рейнак связывал с возникновением, идеи обретения таким способом священной силы, которая будто бы переходила с тотема на человека. Он считал, что мысль о хозяйственной полезности домашних животных явилась следствием развития этой практики. М. Панкрициус, которая также пыталась обосновать тотемическую теорию доместикации, привлекла для этого широкие фольклорные материалы и образцы палеолитического пещерного искусства.
Искусственность построения тотемической теории доместикации не позволила ей сколько-нибудь прочно укрепиться в науке. Гораздо больше последователей нашлось у другой теории, которая утверждала, что первоначально доместикация животных имела своей целью их содержание ради жертвоприношений богам или духам. Как отмечалось выше, автор этой теории Э. Хан указывал на ту большую роль, которую жертвоприношения быков играли в древних религиях, и ставил эту практику в прямую связь с культом луны. Правильно отмечая тот факт, что использование домашних животных в качестве тягловой силы и для получения ряда важных вторичных продуктов скотоводства стало возможным лишь через длительное время после завершения доместикации, Э. Хан не находил иной причины для одомашнивания животных, кроме религиозной. Он утверждал, что молочное хозяйство, обычай кастрации быков, земледелие и плуг также возникли из ритуалов. Тем самым этот исследователь положил начало иррациональному объяснению происхождения различных элементов культуры. Его главный аргумент, который до сих пор находит место в работах его последователей, заключался в том, что древнейшие письменные и изобразительные свидетельства о скотоводстве в странах древнего Востока дошли до нас в религиозном контексте.
Другие сторонники религиозной теории доместикации пытались расширить ее фактологическую базу и, привлекая этнографические данные, доказывали, что примитивное скотоводство имеет якобы прежде всего не хозяйственное, а религиозное значение. Так, Б. Лауфер подчеркивал, что народы Восточной и Юго-Восточной Азии не используют многих продуктов скотоводства, тогда как домашние животные и птицы играют огромную роль в их религиозной практике (гадания, жертвоприношения). К. Майнхоф на африканских этнографических материалах стремился обосновать идею, согласно которой скотоводство возникло тогда, когда человеческие жертвоприношения стали сменяться жертвоприношениями скота, причем для основных культовых целей был приручен бык, а для мелких жертвоприношений и праздников — овцы и козы. Вслед за Э. Ханом возникновение обычая кастрации скота он также связывал с ритуалом.
Таким образом, в начале XX в. оформилось четыре подхода к объяснению причин возникновения скотоводства: 1) одомашнивание животных для хозяйственных нужд; 2) содержание животных-«любимчиков» для удовольствия; 3) теория симбиоза; 4) религиозная теория доместикации. С тех пор и поныне в работах многих зарубежных авторов часто встречаются элементы всех или по меньшей мере двух из этих теорий в разном соотношении. Так, Ф. Гребнер реконструировал механизм возникновения скотоводства в условиях симбиоза между животными и охотниками, следовавшими за их стадами. Он считал, что такая охота порождала в человеческих коллективах особые чувства к животным, связанные с тотемизмом. Однако в отличие от Ф. Джевонса и С. Рейнака Ф. Гребнер рассматривал религиозное отношение к животным как духовную оболочку процесса доместикации, а не как главную его причину. Б. Клатт отвергал идею доместикации по хозяйственным мотивам, как анахронизм, ссылаясь на содержание животных якобы исключительно для удовольствия у многих отставших в своем развитии народов, а также сочувственно излагая положения религиозной теории доместикации. Соглашаясь с Э. Ханом в том, что домашние животные широко используются в ритуалах, С. Д. Форд писал, что доместикация могла иметь своей целью обеспечение бесперебойного снабжения людей мясом, а ритуал, независимо от того, возник он до или после нее, мог служить той же цели. К. Вейлэ считал, что первоначальное приручение происходило по самым разнообразным мотивам, не связанным с желанием человека извлечь какую-либо хозяйственную пользу из него. Лишь в обстановке оседлоземледельческого быта могла возникнуть мысль о полезности прирученных животных. С другой стороны, Л. Крживицкий допускал возможность доместикации животных-тотемов.
Наиболее последовательными противниками религиозной теории доместикации в зарубежной науке довоенного времени были У. Сирелиус и представители Венской культурно-исторической школы. У. Сирелиус указывал, что древнейшим способом использования прирученных животных была их дрессировка для целей охоты, приводя в пример охоту с соколами, бакланами, гепардами и т. д. В соответствии с этим У Сирелиус считал, что древнейшие домашние олени выполняли функцию манщиков, прежде чем они стали служить для транспортных нужд. И лишь много позже возникло кочевое оленеводство. В то же время он справедливо делал оговорку, что охотничьи животные зачастую не оставляют потомства и поэтому не могут основать домашнюю популяцию. Поэтому в качестве одного из возможных путей приручения оленей он называл загонную охоту с изгородями. В противовес Э. Хану и его последователям У. Сирелиус выдвинул рациональное объяснение появлению кастрации животных, в которой он видел средство уменьшить напряженность в стаде. Пытаясь обосновать идею очень раннего появления упряжного оленеводства, У Сирелиус указывал на находки полозьев саней будто бы каменного века. Однако датировка этих находок впоследствии была признана спорной, равно как и связь их с оленьей упряжкой, с чем согласился и сам У Сирелиус.
Отрицание религиозной теории доместикации было одним из принципиальных моментов в исторических построениях В. Шмидта и В. Копперса, которые считали культ животных чертой, характерной исключительно для южного культурного круга. Они не видели истоков доместикации и в институте «любимчиков», правильно подчеркивая, что наличие «любимчиков» не ведет автоматически к возникновению скотоводства. Вместе с тем первоначально они отрицали и хозяйственные основы доместикации, полагая, что оленеводство родилось на базе симбиоза, возникшего в условиях специализированной охоты. Однако после исследования Ф. Флора, утверждавшего, что лишь собака и свинья могли быть приручены в результате симбиотических связей с человеком, тогда как другие животные были одомашнены по хозяйственным соображениям (олени, в частности, ради мяса и под вьюк), В. Копперс изменил свое мнение. Отметив, что охотники никогда не практикуют бесполезное истребление животных, В. Копперс доказывал теперь, что главной причиной доместикации была хозяйственная необходимость.
Если не считать попытки В. Шмидта и В. Копперса обосновать с помощью идеи прямого перехода охотников к кочевому скотоводству реконструируемую ими линию развития от тотемических экзогамных патриархальных обществ к большесемейным патриархальным группам, то окажется, что зарубежная наука весьма мало внимания уделяла социальным последствиям доместикации животных. Лишь Л. Крживицкий высказал несколько ценных соображений о возникновении частной собственности на скот, пытаясь найти предпосылки для этого в обычаях охотников. Он был первым, кто указал на ее большое своеобразие в древнейший период, заключавшееся в том, что «частная собственность на скот не мешала коллективному его потреблению».
Итоговыми для зарубежной науки довоенного периода можно считать работы Р. Лоуи и К. Уисслера. Р. Лоуи подчеркивал, что при всей важности конкретного анализа всего многообразия хозяйственных систем первобытности эта задача еще далеко не решена, вследствие чего картина становления производящего хозяйства остается туманной. Вопрос о соотношении процессов самостоятельной доместикации и заимствования решался Р. Лоуи правильно. Он выделял несколько независимых очагов доместикации в Старом и Новом Свете. В то же время Р. Лоуи считал, что хотя видовое разнообразие культурных растений и домашних животных и может быть связано своими истоками с разными биологическими центрами их доместикации, однако часть из этих центров могла послужить основой для возникновения не первичных, а вторичных очагов доместикации. Он подчеркивал творческий характер заимствования. Вместе с тем Р. Лоуи придерживался идеалистической религиозной теории доместикации, видя в ней опровержение материалистической исторической концепции. Касаясь вопроса о генезисе кочевого скотоводства, этот исследователь склонялся к мысли о том, что крупные копытные животные могли быть одомашнены охотниками.
К. Уисслер, подобно Р. Лоуи, придерживался полицентрической концепции становления скотоводства. Он считал, что в разных условиях разные животные могли быть одомашнены разными путями. Так, собак и свиней могли приручить в условиях симбиоза. Тур, лошадь и другие крупные копытные стали домашними, возможно, при тех же обстоятельствах, что и олень, т. е. к их разведению перешли следующие за стадами охотники. В то же время не исключалась и доместикация животных, портивших поля ранних земледельцев. В любом случае, по мнению К. Уисслер а, новые, более тесные взаимоотношения между людьми и животными возникали неосознанно, симбиотически.
В России интерес к истории домашних животных возник сразу же вслед за выходом в свет исследований Л. Рютимейера и Г. Натузиуса. Одной из первых работ на эту тему была статья К. Ф. Кесслера, в которой автор знакомил русского читателя с новейшими достижениями западных специалистов и вносил некоторые предложения по усовершенствованию методики изучения костного материала. В начале XX в. уже имелись обобщающие произведения русских авторов, посвященные происхождению домашних животных, как, например, книги Е. Елачича и особенно Е. А. Богданова. Однако основные достижения в области изучения проблем древнего скотоводства связаны уже с советским периодом.
Советская наука 20-х и отчасти 30-х годов, еще только овладевавшая марксистской методологией, испытывала влияние тех общих тенденций, которые характеризовали европейскую науку в целом. В ней также наметились две линии. Сторонники первой, соглашаясь во многом с Э. Ханом, считали, что производящее хозяйство родилось в комплексной форме, а кочевое скотоводство выделилось из него лишь позже (многие зоологи, см. ниже). Их противники связывали становление скотоводства с приручением животных в условиях охотничьего быта (В. Г. Богораз-Тан, В. В. Гольмстен, С. Н. Быковский, В. И. Равдоникас и др.). Вместе с тем в советской науке тех лет имелась и еще одна, марристская, тенденция, в силу которой потенции местного развития где бы то ни было гипертрофировались, а роль культурных влияний сводилась на нет, что особенно проявилось в 30-е годы. Поэтому целесообразно историю науки 20-х и 30-х годов рассматривать раздельно.
Уже в 20-е годы зоологи и ботаники сделали важные шаги в изучении проблем доместикации. В это время были разработаны методические основы изучения доместикации животных, причем эта проблема рассматривалась как комплексная, решение которой возможно лишь при содружестве многих наук. Некоторые ученые пытались выявить очаги доместикации отдельных видов, а также начали глубокое изучение последствий содержания домашних животных в домашних условиях и механизмов породообразования. Д. Д. Букинич, занимавшийся главным образом происхождением земледелия, независимо от Г. Чайлда пришел к сходному с ним пониманию роли оазисов в пустынных районах как стимуляторов перехода к производящему хозяйству. Он полагал, что доместикация быка была вызвана потребностями плужного земледелия, а за быком последовали и другие животные. Д. Д. Букинич считал, что доместикация началась в условиях преследования диких животных охотниками. В те же годы вышла в свет работа В. А. Городцова, где были обобщены данные по археологии каменного века, которые свидетельствовали, в частности, о том, что производящее хозяйство проникло в Европу из Азии. Последнее подтверждали и специалисты-зоологи.
В конце 20-х годов были опубликованы работы этнографа А. Н. Максимова, в которых наряду с рядом спорных положений содержались ценные мысли и замечания, проливавшие свет на проблему доместикации. Этот исследователь, как никто другой из профессиональных этнографов до него, подчеркнул высокую социальную роль раннего скотоводства, значение стада как показателя персонального престижа и богатства, а также как важнейшего средства установления социальных контактов. Вместе с тем, не проводя четкого различия между приручением и одомашниванием, ученый не нашел и рационального объяснения происхождения последнего. А. Н. Максимов не видел разницы между современным промышленным мясным животноводством и примитивным (разведением животных на мясо, как правильно указывал полемизировавший с ним С. Н. Быковский. Следствием такого подхода стал парадоксальный вывод о том, что молочное использование животных предшествовало мясному.
А. Н. Максимов внес большой вклад в изучение вопроса о происхождении оленеводства. Проанализировав типы оленеводства в Евразии, ученый пришел к заключению о существовании двух независимых центров доместикации северного оленя (скандинавский и саяно-тунгусский). В обоих случаях, по его мнению, доместикация происходила под влиянием развитых скотоводов, что позволило отвергнуть идею самостоятельного одомашнивания оленя бродячими охотниками. Весьма ценными представляются аргументы А. Н. Максимова, направленные против теории симбиоза. Он показал, что дикий олень не только не идет навстречу человеку, но оказывает ему всяческое сопротивление.
В этот же период В. Г. Богораз-Тан выдвинул гипотезу о двух моделях становления скотоводства, которая существенно повлияла на распространение в советской науке идеи о самостоятельной доместикации оленей охотниками Севера. Ученый считал, что скотоводство возникло, во-первых, для «забавы» у примитивных земледельцев, приручавших разных птиц, грызунов и т. д. (мелкое скотоводство), во-вторых, у степных охотников на крупных травоядных (крупное скотоводство).
Первое автор связывал с оседлостью, второе — с подвижным образом жизни; первое — с доместикацией отдельных особей, второе — целых стад. Главным механизмом доместикации у охотников он считал загонную охоту и содержание животных за изгородями, не указывая, однако, как последнее могло сочетаться с подвижным образом жизни. Слабость аргументов В. Г. Богораз-Тана заключалась и в том, что приводимые им примеры относились к высокоразвитым земледельческо-скотоводческим обществам. По мысли этого автора, вторая модель порождала кочевое скотоводство. Он считал, что лишь в дальнейшем произошла интеграция обеих систем хозяйства. Важным представляется введенное этим исследователем деление скотоводства на более раннее мясо-шкурное и более позднее молочношерстяное. Определенную (хотя и не основную) роль в процессе доместикации он отводил тотемичееким воззрениям древних. Он допускал возможность распространения домашних животных из первичных центров путем обмена или похищения.
Вначале В. Г. Богораз-Тан считал, что оленеводство распространилось из единого саянского центра, но позже изменил свое мнение, указав, что оленеводство «явилось оригинальным достижением так называемых малых народностей, живущих на севере и северо-востоке СССР», и возведя его древность к концу ледникового периода, когда к нему будто бы перешли охотники, следовавшие за оленьими стадами. Основанием для такого утверждения явился примитивный облик оленеводства, в котором автор видел доказательство местного самостоятельного одомашнивания. Лишь много позже было выяснено, что этот факт следует связывать с особенностями адаптации оленеводства в новых экологических условиях.
Поворотный этап в развитии советской науки начался в 30-х годах. Именно в это время работы Н. И. Вавилова и его учеников, посвященные происхождению и распространению культурных растений, открыли новую страницу в истории изучения проблемы становления и развития производящего хозяйства. Новые веяния охватили и зоологию, которая вплотную приблизилась к решению коренных вопросов доместикации и породообразования домашних животных, о чем свидетельствуют материалы двух специальных совещании. Однако в 30-е годы возникла и другая тенденция, в силу которой многие специалисты по истории первобытности вступили на путь «гипертрофированного автохтонизма». Для этого имелся ряд причин, важнейшими из которых следует признать упрощенные представления многих исследователей о марксистском учении и в связи с этим их некритический подход к «новому учению о языке» Н. Я. Марра, а также реакцию советской науки на весьма популярные на Западе в то время теории миграционизма.
Сначала следует остановиться на первой тенденции. Работами советских ботаников было доказано, что каждый древний вид культурных растений, полученный в результате долгого периода гибридизации, происходит из строго определенного района, где имелись все компоненты, участвовавшие в гибридизации. Поэтому древнейшие очаги доместикации следовало искать в районах с наибольшим сортовым разнообразием. Они локализовались в горных областях, которые и стали предметом пристального внимания советских растениеводов во главе с Н. И. Вавиловым. Тем самым была подтверждена возможность заимствования. Работы Н. И. Вавилова по выявлению первичных очагов земледелия стали одним из крупнейших достижений XX в. и, несмотря на ряд уточнений, внесенных в последние годы, остаются ценнейшим руководством для всех, кто занимается проблемами первобытного хозяйства.
Правда, надо заметить, что в них не учитывалась возможность изменения природных условий на протяжении голоцена, что могло повлечь некоторые несоответствия в современных и древних границах ареалов различных видов фауны и флоры. Кроме того, хотя Н. И. Вавилов и предусматривал вероятность возникновения вторичных очагов сортового разнообразия, на практике еще не всегда удавалось отличить первичные очаги от вторичных из-за недостаточной изученности отдельных регионов.
Под влиянием работ Н. И. Вавилова и по его инициативе начала работать группа советских зоологов, пытавшихся применить его идеи для изучения истории домашних животных. Была разработана интереснейшая программа изучения процессов доместикации, включавшая как экспериментальное изучение современных пород домашних и диких животных, так и исследование костных остатков.
В итоге появилась возможность выделения мировых центров происхождения домашних животных, началась более глубокая разработка проблем зоологической систематику был поставлен вопрос о передаче домашних животных от одних народов к другим. К первичным очагам происхождения домашних животных ученые относили «китайско-малайский, индийский, юго-западноазиатский, средиземноморский и андийский», а к дополнительным — «тибето-памирекий, восточнотуркестанский, восточносуданский и южноаравийский, абиссинский, южномексиканский и саяно-алтайский». Эти очаги частично совпадали с центрами происхождения мирового земледелия, выделенными Н. И. Вавиловым, однако полного тождества не было. Любопытно, что зоологи связывали доместикацию северного оленя с единым Саяно-алтайским центром. Изучение остеологических материалов Восточной Европы привело В. И. Громову к мысли о том, что многие домашние животные появились здесь извне, так как биологические предпосылки для их местной доместикации отсутствовали. Полемизируя с защитниками идеи автохтонизма, исследовательница писала: «Я останавливаюсь подробнее на разбираемом вопросе, сравнительно ясном для зоолога, ввиду того, что специалисты по истории культуры не склонны допускать возможности передачи на большие расстояния культурных приобретений на очень ранних стадиях от одной народности к другой».
Известную роль в распространении упомянутой В. И. Громовой тенденции сыграло «новое учение о языке» Н. Я. Марра. Как считают современные ученые, выдвинутый Н. Я. Марром принцип «стадиального развития языка» был не более чем новой попыткой наметить структурную (типологическую) классификацию языков. Однако сам Н. Я. Марр и особенно его последователи придали ему гораздо более широкое содержание. Выдвинутое им положение о том, что языковые системы представляют собой хронологический ряд, трактовалось таким образом, что все культурные явления стали сводиться к исключительно местному развитию. Исходя из потенциальных способностей отдельных человеческих коллективов к изобретениям, часто делался необоснованный вывод о том, что все изобретения действительно совершались повсюду. В частности, это касалось истории возникновения производящего хозяйства.
Поскольку население ряда районов СССР уже в эпохи неолита и ранней бронзы имело домашних животных, тогда как четких свидетельств наличия земледелия здесь не было, сторонники автохтонизма считали, что переход к скотоводству совершился в среде охотников и рыболовов. При этом одни ученые реконструировали процесс доместикации в условиях оседлости (М. И. Артамонов, В. В. Гольмстен, М. П. Грязнов, Г. П. Сосновский и, видимо, С. Н. Быковский), другие же защищали тезис о доместикации в ходе преследования стад диких животных охотниками, ссылаясь главным образом, на пример оленеводства.
Стройная теория доместикации и развития скотоводства была выдвинута группой ученых, в которую входили М. И. Артамонов, В. В. Гольмстен, М. П. Грязнов и Г. П. Сосновский. Эти ученые четко различали приручение, которое имело нерегулярный характер у охотников и производилось по самым разным причинам, и доместикацию, которая имела дело лишь с немногими видами животных, наиболее полезными с хозяйственной точки зрения. Важными предпосылками доместикации они называли более устойчивые, чем в палеолите, источники питания и оседлость, которые могли быть связаны не только с земледелием, но и с высокопродуктивными охотой и рыболовством. Авторы допускали возможность доместикации собаки в условиях симбиоза, однако не распространяли это на других животных. Критикуя теорию приручения стад бродячими охотниками, они указывали, что доместикации подвергались отдельные особи, а не стада. Начало доместикации они связывали с содержанием в неволе молодых особей мелких видов животных и считали, что древнейшими домашними животными в лесной полосе Восточной Европы были свиньи и козы, а в степной — овцы. Известный схематизм, присущий их взглядам, имел своей объективной основой неполноту данных, которыми располагала наука того времени. Исследователи отрицали идею распространения домашних животных, понимая под ней исключительно миграцию. Правда, позже В. В. Гольмстен признала, что домашние козы и крупный рогатый скот могли появиться в Восточной Европе в ходе заимствования.
Заслугой названных ученых надо признать первую периодизацию развития скотоводства, увязанную с конкретно-историческим материалом. Они полагали, что на первой стадии скотоводство имело только мясной характер и было тесно связано с охотой (степные культуры раннего бронзового века), а на второй — стало пастушеским с использованием собаки. На второй стадии появились заготовки кормов на зиму, чему способствовало земледелие, возникшее в среде местных племен в конце первой стадии. Вторая стадия датировалась поздним бронзовым веком. Наконец, на третьей стадии (ранний железный век) совершился переход к кочевому скотоводству. Авторы попытались также наметить эволюцию права собственности на домашних животных, которое, по их мнению, на первых порах принадлежало женщинам, а позже перешло к мужчинам.
Публикация рассмотренной работы вызвала полемику в советской науке. Широко привлекая археологический материал, С. Н. Быковский и В. И. Равдоникас показали, что крупный рогатый скот появился в Европе и некоторых других районах не позже чем остальные домашние животные. Они утверждали, что доместикатором и первым собственником скота был мужчина; роль женщин в скотоводстве возрастала лишь постепенно. Вместе с тем в решении вопроса о ранних функциях домашних животных, а также о времени и последовательности доместикации эти авторы расходились. По С. Н. Быковскому, домашние животные (крупный рогатый скот, свиньи, козы) появились «на грани неолита и меднобронзового века» и играли сначала роль мясного запаса. Напротив, В. И. Равдоникас вслед за И. И. Мещаниновым считал, что древнейшие домашние животные (собака, олень и, возможно, бык) имелись уже у верхнепалеолитического населения, которое использовало их главным образом как средство охоты. Заслуживает внимания указание В. И. Равдоникаса на необходимость критического подхода к этнографическим источникам и конкретно-исторического анализа истории скотоводства в разных районах мира.
Особое внимание этот исследователь уделил оленеводству, рассматривая его как один из древнейших видов скотоводства. Он выдвинул свою периодизацию развития скотоводства, ранний этап которого (верхний палеолит) был связан с транспортными и охотничьими животными, иногда использовавшимися и на мясо. Позже возникло мясное скотоводство (мезолит — неолит) с содержанием животных в загонах, но без заготовок кормов. В это время собственность на животных принадлежала родовым или локальным группам. На третьей стадии возникло молочное скотоводство с содержанием животных в закрытых, хлевах и стойлах и заготовкой кормов на зиму (бронзовый век). Тогда же возник патриархальный род, а животные перешли в собственность мужчин. Интересной представляется попытка С. Н. Быковского и В. И. Равдоникаса выявить методы охоты, наиболее способствующие доместикации, — загон, облава, ямы-западни, охота с манщиком.
В конце 30-х годов идею доместикации стад диких животных бродячими охотниками отстаивали А. М. Золотарев и М. Г. Левин, которые реконструировали процесс самостоятельного возникновения оленеводства у охотников, приняв конкретно-историческую специфику различных типов оленеводства за стадиальную, от чего М. Г. Левин позже отказался.
Таким образом, советские ученые 20—30-х годов, усвоившие то лучшее, что характеризовало мировую науку конца XIX — начала XX в., гораздо конкретнее и историчнее подходили к решению проблемы происхождения скотоводства. Этому способствовал и тот факт, что на территории СССР скотоводство развивалось на протяжении длительного времени в самых различных экологических и исторических условиях, что повлекло возникновение целого ряда его типов. Некоторые из них дожили до наших дней в традиционном хозяйстве народов нашей страны. Последнее создавало широкие возможности для комплексного археолого-этнографического исследования, база для которого и была создана вышеназванными учеными. Вместе с тем широкое распространение идей гипертрофированного автохтонизма тормозило развитие советской науки. Но и здесь с ростом остеологических исследований наметился прогресс. В новой работе В. В. Гольмстен указывала, что для решения вопроса о доместикации надо прежде всего установить наличие в данном районе животных, подходящих для одомашнивания.
Послевоенный период в зарубежной науке был отмечен, во-первых, постепенным отказом многих, хотя и не всех, исследователей от крайних взглядов (как, например, диффузионизм в его крайних формах), во-вторых, колоссальными масштабами конкретных исследований, в том числе и в предполагаемых первичных очагах доместикации, что потребовало разработки новых методов и поставило новые вопросы, связанные прежде всего с механизмом доместикации и процессом распространения новых достижений в конкретной географической и исторической среде. В последние годы, кроме того, наметился принципиально новый подход к использованию этнографических данных для реконструкции явлений первобытной истории; На этой базе оказалась возможной более глубокая разработка поставленных проблем, которые сейчас рассматриваются в иной плоскости, что связано с новым уровнем поисков причинно-следственных связей.
Начало указанного периода ознаменовалось обострением дискуссии между представителями Венской культурно-исторической-школы и их оппонентами, результатом чего явился отход первых от ортодоксальной точки зрения и поиски иных путей решения проблемы происхождения скотоводства. Так, если В. Шмидт продолжал считать древнейшим видом скотоводства оленеводство, а Г. Польхаузен пытался подтвердить это привлечением данных о специализированной охоте на оленя, которая будто бы переросла в скотоводство в Центральной Европе в конце верхнего палеолита, то другие специалисты либо сомневались в том, что оленеводство могло породить доместикацию других животных, либо даже доказывали его недавнее возникновение, которое они. связывали с влиянием на охотников соседних земледельческо-скотоводческих народов.
В то же время почти все эти исследователи в той или иной мере разделяли идею о самостоятельной доместикации животных охотниками и о возникновении комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства в результате смешения культур северных скотоводов и южных земледельцев. В пользу этого, казалось бы, говорили раскопки К. Куна в Южном Прикаспии, на материалах которых и основывались те, кто считал, что здесь разведение мелкого рогатого скота появилось вне связи с земледелием. Позже Г. Польхаузен попытался привлечь для обоснования своей теории и материалы некоторых других памятников эпохи мезолита, однако, как показал К. Нарр, все они с еще большей долей вероятности могут быть интерпретированы и иначе.
Таким образом, одна из сложившихся к началу 50-х годов теорий заключалась в том, что важнейший центр становления скотоводства располагался в пределах Средней Азии и Ирана, хотя некоторые исследователи раздвигали его границы до Тибета [Ю. Липе], Инда и Нила [Г. Хэтт]. Как правило, сторонники этой точки зрения понимали под скотоводством именно кочевое скотоводство, выросшее будто бы из сопровождения стад копытных животных охотниками, и протестовали против применения термина «скотоводство» в отношении разведения собак, свиней и кур у мотыжных земледельцев тропических районов. Правда, так считали не все. М. Херманне, например, предполагал, что охотники ловили и приручали молодых особей, что требовало по крайней мере полуоседлого образа жизни.
К. Йеттмар в поисках компромиссного решения между теориями Э. Хана и Венской культурно-исторической школы высказал соображение о том, что спорадическое содержание индивидуальных особей могло возникнуть у охотников, тогда как их регулярное разведение появилось лишь впоследствии, когда охотники заимствовали земледелие у соседей. Другой сторонник компромиссного решения — И. Амшлер считал, что стадные животные были одомашнены в северных районах охотниками, а все другие нестадные — земледельцами тропического и субтропического поясов. По Ф. Цейнеру, в доземледельческий период были одомашнены собака, овца и коза, тогда как доместикация других животных была прямо или косвенно связана с земледельцами.
Другая точка зрения, которая выкристаллизовалась к 50-м годам, а впоследствии находила все большее подтверждение в археологических материалах, заключалась в том, что доместикация животных могла произойти только в оседлой среде мотыжных земледельцев при их относительно стабильных ресурсах, позволяющих не убивать сразу пойманных молодых особей (П. Лавиоза Замботти, К. Соэр, Е. Верт, К. Диттмер, Г. фон Виссман, Р. Кулборн, Е. Айзек, и др.). Ее сторонники в большинстве своем реконструировали древнейшее скотоводство по этнографическим данным из Южной и Юго-Восточной Азии и считали первыми домашними видами собак, свиней и кур. Опираясь прежде всего на материалы этнографии, некоторые из этих специалистов утверждали, что происхождение земледелия и разведения животных в Старом Свете связано с одним-единственным центром, который они помещали в Южной (Е. Верт) или Юго-Восточной Азии (К. Соэр, Г. фон Виссман). В другую крайность впадали те, кто пытался вывести производящее хозяйство в Старом, а порой даже и в Новом Свете из единого очага, расположенного в Передней Азии (П. Лавиоза Замботти, Р. Кулборн, Е. Айзек).
Среди сторонников рассмотренной точки зрения находились и такие, которые не связывали жестко становление скотоводства с земледелием. Так, П. Лавиоза-Замботти считала, что начало доместикации животных было положено еще в доземледельческий период, тогда как ее окончание происходило уже в земледельческих обществах. Что же касается возникновения кочевого скотоводства, то побудительную причину к нему К. Соэр и К. Диттмер видели в росте стад, который заставил пастухов отгонять скот все дальше от поселка, что в итоге привело к появлению постоянно кочующих коллективов. На примере Африки К. Диттмер продемонстрировал, что скотоводство и земледелие долгое время сосуществовали в единой хозяйственной системе и лишь много позже некоторые народы забросили разведение растений. В качестве другого пути формирования кочевого хозяйства К. Соэр называл заимствование домашних животных охотниками, в чем с ним соглашался и К. Нарр.
Представление о механизме становления скотоводства обычно неразрывно связывалось у исследователей с решением вопроса о ранних функциях домашних животных. Те из авторов, кто видел в древнейших домашних животных прежде всего источник мяса или сырья для производства или вообще предполагал их прежде всего хозяйственное использование (В. Шмидт, Г. Польхаузен, М. Херманне, Г. Хэтт, К. Иеттмар, Е. Верт), как правило, реконструировали процесс доместикации в условиях хозяйственного кризиса. Так, В. Шмидт полагал, что в ледниковый период люди вынуждены были спуститься с гор Центральной Азии в степи, где повстречали стада копытных и начали охотиться на них, что и привело к доместикации.
Г. Польхаузен, напротив, считал главной причиной одомашнивания потепление, которое принудило людей вступить в более тесный контакт со стадами оленей с целью препятствовать их миграции на север. По М. Херманнсу, скотоводство возникло у охотников, оттесненных в малоблагоприятные степные районы в результате роста населения, что заставило этих охотников более бережно относиться к немногочисленным обитавшим там диким животным. Г. Хэтт вслед за Г. Чайлдом придерживался «оазисной теории».
Напротив, К. Соэр и некоторые другие специалисты (К. Диттмер, И. Амшлер, Е. Айзек, Ф. Симунс), считавшие, что доместикация не могла возникнуть в условиях хозяйственного кризиса, поскольку требовала известного избытка пищи, обусловливавшего возможность экспериментаторства, не находили другой причины для разведения животных, кроме культовой. Реже они называли в качестве одного из источников скотоводства содержание животных-«любимчиков» (К. Соэр). В то же время Ю. Липе, выдвинувший оригинальную концепцию о том, что у истоков и земледелия, и скотоводства стояли народы — собиратели урожая, которые умели делать запасы и поэтому испытывали нужду и голод в гораздо меньшей степени, чем простые охотники, не придерживался религиозной теории доместикации. Большое значение симбиотическим отношениям и содержанию животных-«любимчиков» как источникам возникновения скотоводства придавал Ф. Цейнер.
Надо сказать, что все рассмотренные теории опирались прежде всего на этнографические данные. Археологии в них отводилось весьма скромное место, хоть и несравненно более значительное, чем в довоенные годы. Между тем уже работы К. Нарра показали, как часто бывают уязвимы этнографические, равно как и чисто археологические, реконструкции, что сделало настоятельной потребностью более глубокую разработку тех основ, на которых только и возможно содружество археологов и этнографов, работающих над проблемами первобытной истории.
Тем временем археология делала огромные успехи. На рубеже 40—50-х годов в Передней Азии и одновременно в Мезоамерике и Перу начались исследования памятников, имеющих прямое отношение к проблеме происхождения и ранней истории производящего хозяйства. В Передней Азии эти работы были связаны с именем Р. Брейдвуда, труды которого сыграли выдающуюся роль в развитии концепции Г. Чайлда о неолитической революции, а в Мезоамерике — с именами Р. Макнейша и его коллег, чья деятельность способствовала созданию новой методики изучения первобытного хозяйства и его взаимоотношений с окружающей природной средой. В 50—60-е годы исследования широких масштабов были проведены в Китае и Южной Америке, а на рубеже 60—70-х годов был открыт самостоятельный очаг доместикации в Андах. В это же время необычайно ранние данные о производящем хозяйстве удалось обнаружить в Юго-Восточной Азии.
Все эти исследования значительно усилили интерес ученых к изучению первобытного хозяйства и стимулировали развитие так называемого экологического направления в науке, которое стало одной из основ возникшей в 60-е годы «новой археологии». Теоретически необходимость экологического подхода в современной зарубежной науке была обоснована Г. Кларком, Дж. Стюардом и Л. Уайтом. Большой вклад в развитие подобного рода исследований внес К. Флэннери, разработавший оригинальную концепцию происхождения производящего хозяйства, основываясь на данных о взаимоотношениях природы и общества в Передней Азии и в Мезоамерике.
В целом для последнего двадцатилетия характерен повышенный интерес к комплексному археолого-этнографическому анализу, основанному на понимании культуры как адаптивного механизма, что позволяет широко привлекать этнографические материалы для реконструкции процесса приспособления того или иного древнего общества к окружающей среде. Особое значение этот подход имеет для проблемы происхождения и распространения производящего хозяйства, и в частности скотоводства, так как археологические данные о ранних этапах этих процессов весьма скудны и противоречивы и поэтому не могут служить прочной основой для однозначных заключений.
Это делает весьма плодотворным изучение адаптивных механизмов, применяемых современными отставшими в своем развитии обществами, которое позволяет наметить определенные границы и даже направление развития хозяйства в данной природной среде в зависимости от его технической оснащенности. Такой подход к изучению конкретной истории древних культур намечался уже у Г. Чайлда. Развитию его во многом способствовали международные конферендии, посвященные проблемам, становления производящего хозяйства (в особенности скотоводства), а также взаимоотношений человека и природной среды (в частности, человека и животных) на ранних этапах истории. Тем самым изучение процесса эволюции раннего скотоводства стало гораздо более конкретным. В рассматриваемый период появились хорошие сводки остеологических данных, которые позволяют вплотную приблизиться к решению вопроса о том, где, когда и какие именно животные были одомашнены.
Новые данные обусловили тенденцию, в силу которой многие зарубежные исследователи в последние годы стали решать вопросы становления производящего хозяйства с позиций полицентризма. Однако при этом некоторые из них впадают в другую крайность, либо вообще отказываясь от идеи центров возникновения земледелия и скотоводства, либо настолько расширяя границы выделенных центров, что идея центров теряет какой бы то ни было смысл. В особенности это характерно для группы английских исследователей, работающих над проблемами происхождения производящего хозяйства под руководством Э. Хиггса. По сути дела отрицая качественные различия между присваивающей и производящей экономикой, они видят в доместикации не более как интенсификацию охотничьей и собирательской деятельности и возводят ее древность к плейстоцену. Впрочем, пытаясь обосновать свою концепцию фактическими данными о месте оленя и овцебыка в хозяйстве населения верхнего палеолита и мезолита, они сталкиваются с такими трудностями, что в итоге не идут далее предположения о некоем гипотетическом «контроле за стадами диких копытных». Основываясь главным образом на археологических данных, эти специалисты сознают сложность интерпретации имеющихся в их распоряжении источников, которые не позволяют отличить специализированную охоту от скотоводства. Некоторые из них после известных колебаний все же отдают предпочтение охоте, однако другие склонны рассматривать материалы о специализированной охоте как доказательство раннего скотоводства. Последнее особенно характерно для интерпретации большого количества костей газели на некоторых памятниках верхнего палеолита, мезолита и раннего неолита Передней Азии и Северной Африки.
Вместе с тем надо отметить, что работающие под руководством Э. Хиггса специалисты много делают по усовершенствованию методов изучения первобытного хозяйства. Их исследования, а также специальные биологические и этнографические наблюдения других авторов позволяют лучше понять сам механизм доместикации. Четче становятся и представления о его последствиях. Правда, к сожалению, работы, посвященные становлению производящего хозяйства, имеют ярко выраженный земледельческий акцент. Происхождению скотоводства в них уделяется гораздо меньше внимания.
В советской науке во второй половине 40-х годов наметился отказ от «гипертрофированного автохтонизма». Преуменьшение значения общения и связей в первобытный период сменилось пониманием того, что они представляют одну из внутренних закономерностей развития первобытного общества. В силу этого допускалось распространение отдельных видов домашних животных и культурных растений путем заимствования. В то же время значение миграций преуменьшалось. Считалось, что доместикация могла произойти и происходила самостоятельно везде, где обитали дикие предки домашних животных и растений, однако в связи с малой разработанностью этих вопросов биологами границы областей их обитания чересчур расширялись (Е. Ю. Кричевский, В. И. Равдоникас, А. В. Арциховский). В 50-е годы указанные взгляды отстаивали М. О. Косвен и А. Я. Брюсов.
С конца 50-х годов в советской археологической науке стало утверждаться мнение о необходимости разграничения первичных и вторичных очагов возникновения производящего хозяйства. Впервые наиболее четко оно было высказано В. С. Титовым, а позже нашло отражение в ряде сводных работ. Одновременно были сделаны попытки выявить соотношение между первичными и вторичными очагами и определить механизм проникновения земледелия и скотоводства в новые районы. Большим подспорьем в этом послужили работы советских биологов, в особенности С. Н. Боголюбского и В. И. Цалкина.
Значительным вкладом в развитие марксистской теории исторического прогресса явились работы советских этнографов, которые конкретизировали картину перехода от дикости к варварству, намеченную еще Ф. Энгельсом. Благодаря им понимание качественно новых, в особенности социально-экономических, явлений, порожденных переходом к производящему хозяйству, стало более глубоким. Весьма важные выводы были получены кочевниковедами, показавшими, что кочевое скотоводство развилось на базе предшествовавшего комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства. Правда, механизм и время возникновения номадизма разные ученые представляют себе весьма по-разному.
Вместе с тем эта точка зрения не является сейчас единственной в советской науке. Некоторые зоологи и ныне пытаются отстаивать положение о том, что стадные копытные были одомашнены следовавшими за их стадами охотниками (Л. М. Баскин).
В последние годы вновь была выдвинута идея, согласно которой кочевая экономика, по крайней мере частично, могла возникнуть как результат заимствования домашних животных охотниками (С. И. Вайнштейн). Одним из оснований для этого, как и прежде, служат наблюдения над процессом распространения оленеводства у народов Сибири. Вместе с тем вопрос о происхождении оленеводства до сих пор является предметом дискуссии в советской науке. Некоторые советские ученые считают, что приручение оленя совершилось на юге Сибири самодийцами или же независимо самодийцами и тунгусами (Г. М. Василевич, М. Г. Левин, Л. В. Хомич, С. И. Вайнштейн и др.). Другие настаивают на самостоятельности перехода к разведению оленей в Северной Азии (И. С. Вдовин, Н. Н. Диков, Ю. Б. Симченко). Принятие того или иного решения имеет принципиальную важность для изучения проблемы возникновения скотоводства, поэтому вопрос о происхождении оленеводства будет подробно рассмотрен ниже.
Наконец, безусловным достижением советской науки была и остается разработка учения о хозяйственно-культурных типах (С. П. Толстов, М. Г. Левин, Н. Н. Чебоксаров), которое открыло новые возможности для использования этнографических данных для реконструкции первобытной истории.
Вместе с тем значение и последствия перехода к производящему хозяйству до сих пор не получили еще достаточно развернутого анализа, учитывающего как общие закономерности развития, так и те особенности конкретной его картины, которые были порождены первичностью или вторичностью процесса. Причем если по отношению к земледелию эти проблемы в какой-то мере все же затрагивались, то вопрос о раннем скотоводстве и его роли в древнейших земледельческих обществах и сейчас остается открытым.