Факультет

Студентам

Посетителям

База работы систематика растений

Собственные наблюдения и изыскания систематика растений в природе — всегда были и будут основой его работы.

Именно эти наблюдения создают его собственный опыт, развивают интуицию, и постепенно позволяют систематику осваивать сознательно весь опыт предыдущих поколений систематиков, накопленный за столетия их коллективных усилий в познании растительного мира. Только полевые наблюдения множества особей самых разнообразных видов растений в условиях их непосредственного сосуществования с множествами других видов растений, но также и с множеством видов животных, питающихся или даже просто ломающих или вытаптывающих растительные существа, с грибными организмами, то явно наносящими вред растениям, то сосуществующими непосредственно рядом с ними без видимого вреда для них, позволяют систематику укрепиться в осознании исключительного разнообразия и своеобразия жизни растительных организмов, а также задуматься о причинах такого разнообразия даже только сосудистых растений, которые явно не могли появиться в этом разнообразии одномоментно.

Наблюдая особи одного, уже известного систематику вида даже на относительно небольшой территории, систематик постепенно убеждается и в том, что они, принадлежа, несомненно, к одному виду, все же отличаются друг от друга, причем то в зависимости от того, где и с кем они растут, то вне какой-либо видимой связи с условиями их обитания. И имея полную возможность убедиться в том, что и отдельные люди, с которыми систематик встречался в течение жизни, как правило, всегда в чем-то индивидуально различны, он постепенно убеждается в том, что индивидуальны и с трудом, но различимы и особи одного вида сосудистых растений. Это дает систематику возможность в дальнейшей работе вполне осознать и призывы более старших и более опытных систематиков, например, такие, как «Дайте виду поварьировать» (из уст А. И. Толмачева). Если, конечно, молодой систематик не окончательно заброшен в собственной непогрешимости, на что он, в сущности, имеет и некоторые права, точно такие же, как у «выдающихся» шахматистов или молодых художников, или музыкантов.

Полевой опыт молодого систематика сильно расширяется в зависимости оттого, где ему довелось поработать с тем или иным видом, наблюдал ли он его в одном небольшом естественном регионе или видел его в разных, друг от друга удаленных регионах. Очень способствует пониманию особенностей изменчивости видов и наблюдение разнообразия их особей в условиях хорошо выраженной высотной поясности в горax. Именно в условиях гор систематик может воочию убедиться в том, что некоторые виды здесь могут существовать в популяциях с предельно низкой численностью особей (например, в числе 8-10 особей, прекрасно существующих на расстояниях до сотни километров по прямой от более многочисленных популяций в несколько сотен и тысяч особей). В то же время, он может здесь наблюдать и популяции видов, исключительно многочисленные (миллионы особей), которые совершенно незаметно связывают различные пояса гор на расстояниях в несколько километров по прямой, но различающиеся по высоте, например, от 1000 до 3000 м над уровнем моря. У одних видов подобные популяции будут характеризоваться изменчивостью особей, но у других видов, напротив, исключительно выровненной, мало изменчивой структурой популяций.

Но, с другой стороны, наблюдая растения в удаленных регионах или в условиях гор, систематик нередко воочию убеждается и в смене близко-родственных видов друг с другом, которая может быть связана со сменой климата или почвенных условий, но может быть с этим прямо и не связанной. Этот бесценный личный опыт постепенно накапливается систематиком, и именно он помогает ему понять в той или иной группе правоту или ошибочность представлений ранее работавших с этой группой систематиков, а значит, — обогатиться и их опытом или постараться в своих дальнейших наблюдениях рассеять сомнения в правоте именно собственных наблюдений.

Конечно же, в полевых наблюдениях любой систематик собирает и материал, который может подтвердить его наблюдения. В первую очередь, это гербарный материал, но это могут быть и материалы для специальных исследований анатомических, эмбриологических или морфологических признаков, либо специально собираемые коллекции изменчивости листьев, плодов, реже — цветков, семян, либо — различным способом фиксированные для дальнейших исследований части растений. Гербарные материалы затем поступают в какие-то хранилища гербария, чтобы исследования их последующими учеными могли объяснить причины тех или иных построений систематика в Данной группе растений.

Обычно сборы систематиков отличаются от сборов флористов тем, что систематик, как правило, собирает серию гербарных образцов, которая демонстрирует изменчивость вида в том или другом местонахождении. Это и очень хорошо, когда вся серия так и хранится в одном гербарном хранилище без изъятия из нее тех или иных образцов, но это и далеко не хорошо, если эта серия становится предметом обмена гербарными образцами между разными гербариями, где, следовательно, могут храниться совершенно разные формы изменчивости данного вида (уже в отрыве от других образцов серии). Это хорошо понимали многие систематики, особенно в России, как в процессе обработки собственных коллекций, так и в процессе разбора старых коллекций, дававшие разным образцам из серии сбора с одного местонахождения разные номера. В сборах многих систематиков, работавших в 20-30-е годы XX века в Ташкенте, это даже было правилом — записывать любой гербарный лист, собранный в поле одним исследователем в том же местонахождении, под собственным номером (так поступали и М. Г. Попов, и Е. П. Коровин, и А. И. Введенский и др.). Конечно, если на разных гербарных листах были разные части одного растения либо в виде отдельных крупных побегов, либо по отдельным органам растения, то они получали один и тот же номер. Так же поступал в отношении собственных сборов и С. В. Юзепчук. Но ценность серийных сборов все же наиболее велика тогда, когда все они хранятся в одном месте, а не рассылаются по всему миру. То же относится и к специальным сборам отдельных частей растений, конечно, если они хорошо этикетированы. Мне случалось работать с коллекциями плодов видов рода Calligonum, семян видов рода Betula, плодов грецкого ореха и т. д., ключ к которым был безнадежно утрачен, и совершенно неясно было, собраны ли плоды или семена с одного природного экземпляра, или с ряда экземпляров одного вида в том или ином местонахождении (а возможно — и из ряда местонахождений). Материал был интересен, но из-за неполноты сведений о характере сбора далеко не прост для осмысления. Конечно, сам автор подобного сбора знал все о том, как и где он собирал эти образцы, но передать эти сведения другим не сумел или не захотел, что, в общем, тоже бывает. Видимо, именно по той же причине серийные сборы полыней И. М. Крашенинникова и П. П. Полякова оказались совершенно недостаточно документированными и, более того, по-видимому, служили и источником дальнейших не всегда точных сведений о том или ином виде этого сложного рода.

Поэтому-то столь велика роль этикетирования в процессе сбора, который очень по-разному ведется разными ботаниками и по-разному оформляется ими. Конечно, наиболее полными и недвусмысленными методами оформления гербарных сборов могут быть технически разные решения. Очень популярен способ написания в поле этикеток к каждому гербарному образцу, который, однако, имеет и свои недостатки. Во-первых, часть полевых этикеток может быть легко спутана в процессе сушки растений, но во-вторых, нередко полевые этикетки уничтожаются после переоформления их на печатные (или при переписывании техническим персоналом). При этом, как правило, неизбежны ошибки разного рода. Достаточно надежным способом является и полевая запись в специальных журналах с отметками номеров гербарных образцов на рубашках, в которых высушиваются растения. И здесь возможна, хотя и в меньшей степени, путаница гербарных образцов при сушке, но меньше случаев путаницы при изготовлении постоянных этикеток. В том же случае, когда к гербарным образцам уже в поле прикрепляются тем или иным способом номера, соответствующие записям в журнале сборов, сильно сокращается и возможная путаница при сушке (перекладывании или при сушке на естественном источнике тепла — солнечных лучах и естественном проветривании пачек). Именно в этих случаях возможны и наиболее четкая характеристика как местообитаний собранных растений и характере самих сборов, так и серии изменчивости или сбора единственного резко уклоняющегося растения и т. д. И это очень важно в последующей работе систематика и следующих за ним поколений систематиков.

Сказанное выше, в свою очередь, свидетельствует и особую значимость для работ систематиков специальных хранилищ гербарного материала — гербариев. В наше время совершенно невозможна такая работа систематиков растений, какой она была, скажем, 1.5-2.5 века назад, когда работа систематика основывалась на их личном гербарии или на одном единственном гербарном собрании, включавшем и собственные сборы систематика, и накопленные ранее материалы других коллекторов, и полученные в процессе обмена гербарные образцы из других подобных хранилищ. Ныне довольно затруднена работа систематиков лаже в крупнейших мировых гербарных коллекциях, собиравшихся различными способами в течение 2.5 веков и более, если нет возможности ознакомиться с материалами из других гербарных собраний путем непосредственных работ в этих гербариях или путем обмена между разными гербариями.

Крупнейших, мирового значения гербариев, где вполне возможна настоящая работа классического систематика, включающая и монографическую обработку не только родов сосудистых растений, но и семейств в целом — совсем немного, но и в них уже в основном возможна работа лишь по семействам, ограниченным только одним крупным регионом Земного шара — либо северными (внетропическими) регионами Голарктики, либо южными (внетропическими) территориями, либо тропическими территориями (но в значительно меньшей степени). Это гербарии Музея естественной истории (Париж), Королевских садов в Кью (Лондон), Ботанического института им. В. Л. Комарова (Санкт-Петербург), Нью-Йоркского Ботанического сада в Бронксе (Нью-Йорк) и стремительно наращивающего свои коллекции Гербария Миссурийского ботанического сада (Сент-Луис). В меньшей мере, но подобная работа возможна также в Британском музее естественной истории (Лондон), в Гербарии Смитсоновского института (Вашингтон), в Королевском гербарии (Лейден, Нидерланды), в Гербарии Хранилища и Ботанического сада (Женева), Гербарии Ботанического сада (Берлин-Далем), Гербарии Ботанического музея (Мюнхен), Гербарии Государственного ботанического сада (Брюссель), Гербариях Гарвардского Университета (Кембридж), Гербарии Ботанического сада (Калькутта), Гербарии Флорентийского университета (Флоренция), Гербарии Королевского музея естественной истории (Стокгольм), Гербарии Естественно-исторического музея (Вена). Ценнейшие коллекции, позволяющие работать по монографированию многих родов растений есть также в Гербариях Института специальной ботаники (Йена), Ботанического музея и сада (Гамбург), Национального музея (Прага), Музея естественной истории (Мадрид), Музея естественной истории (Будапешт), Королевского Ботанического сада (Эдинбург), Ботанического музея (Лунд, Швеция), Ботанического музея (Копенгаген), Института ботаники АН Китая (Пекин), Национального музея (Токио), Ботанического сада и музея (Лиссабон), Института ботаники Национальной АН Украины (Киев). Важнейшие материалы по флоре отдельных континентов и крупных регионов южных материков хранятся: по Австралии — в музеях и гербариях Мельбурна, Брисбена, Аделаиды; по Южной Африке — в университетах Кейптауна и Претории, по Южной Америке — в музеях Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айреса, Монтевидео, Сант-Яго, Каракаса, Гаваны; по тропической Азии — в Богорском гербарии (Индонезия). Ценнейшие исторические коллекции сосредоточены в гербариях Линнеевского общества (Лондон), университетов Оксфорда и Ливерпуля (Англия), университета Упсалы (Швеция), Московского университета им. М. В. Ломоносова (Москва), Естественно-исторического музея (Хельсинки), университета (Коимбра, Португалия), в ряде гербариев в университетах Германии (Галле, Бремен, Геттинген и др.), Австрии (Вена, Линц), Италии, Чехии (Прага, Брно), Украины (Львов, Черновцы) и др.

Наиболее богатые гербарные коллекции сосредоточены в США, где, кроме 4 крупнейших гербарных собраний (Нью-Йорк, Сент-Луис, Вашингтон, Кембридж), имеется еще более 100 крупных, средней величины и небольших гербариев. Однако, число исторических коллекций здесь не так велико. В крупнейших и многочисленных средних и небольших гербариях Великобритании, напротив, находится самое большое число сохранившихся исторических коллекций, а также огромные материалы по флоре всех бывших колоний Британской империи. Исключительно богаты историческими коллекциями также гербарии Франции, Италии, в несколько меньшей степени — Германии, Австрии и Чехии, а также Испании и Португалии. Гербарии Швеции имеют выдающийся фонд исторических коллекций, а также замечательные материалы по ряду регионов Земли, где наиболее активно работали шведские ботаники. Материалы по Балканскому полуострову и Передней Азии сильно рассредоточены. Коллекции исторические здесь хранятся по частям во многих крупнейших гербариях, но во всех столицах Балканских государств, а также в ряде университетов Турции, Ирана, Ирака, Ливана, Сирии, Израиля — накоплены обширные материалы по соответствующим флорам, мало затронутые монографическими работами систематиков.

В России гербарный фонд относительно невелик, причем большая часть его находится в Санкт-Петербурге. Один из крупнейших мировых гербариев — Гербарий Ботанического института им. В. Л. Комарова РАН — только по числу гербарных листов сосудистых растений имеет около 6 млн. образцов (из всех регионов мира). Наиболее полно здесь представлена флора внетропической Евразии, но есть и немало образцов из разных районов Тропической Азии. Очень богато представлены в этом гербарии исторические коллекции XIX века, что позволяет работать на базе этого гербария монографически по очень многим группам сосудистых растений. В некоторой степени их дополняют и исторические коллекции двух гербариев среднего объема — Гербария Санкт — Петербургского университета и Гербария Лесотехнической Академии, а также специализированная коллекция Гербария Института растениеводства им. Н. И. Вавилова. Второй центр, где возможна работа классического систематика в России, это Москва. Здесь находится Гербарий Московского университета, в котором есть ряд исторических коллекций, и довольно большой гербарный материал для разных регионов бывшего Советского Союза, и, отчасти, — зарубежных стран. Здесь же есть и лишь немногим уступающий по числу образцов, преимущественно собранных во второй половине XX века, Гербарий Главного ботанического сада РАН. В этом гербарии хорошо представлена флора Российского Дальнего Востока, и немало новых материалов по зарубежным странам. Есть в Москве и еще ряд небольших гербарных коллекций, также дополняющих основные гербарные собрания. Важный центр концентрации гербарных материалов, прежде всего по флоре Сибири, находится на юге Западной Сибири в трех относительно близких городах. Наиболее старый Гербарий Томского университета содержит классическое собрание растений Западной Сибири (включая и ряд районов Восточного Казахстана), послужившее основой для написания «Флоры Западной Сибири» П. Н. Крылова, важные материалы по флоре других регионов юга Сибири, а также Монголии, и отчасти Тяньшаня в пределах Казахстана и Киргизии. Достигший, а возможно и превзошедший по общему количеству материалов, Гербарий Центрального сибирского ботанического сада содержит материалы из разных регионов Сибири, хорошо дополняющие томские материалы, а по некоторым районам (Тува, Саяны) и материалы уникальные по обилию сборов. Наконец, быстро растущий Гербарий Алтайского государственного университета (Барнаул) еще более пополняет эти собрания обширными материалами из Алтайской горной страны (в пределах и России, и Казахстана, и Монголии). Конечно, доля исторических гербарных материалов в этих трех гербариях невелика, но начинать в этом регионе собственно систематические исследования уже вполне возможно, имея в виду то, что всегда есть возможность поработать с историческими коллекциями по мировой флоре в Санкт-Петербурге и Москве. Из других важных гербарных собраний, имеющихся в России, следует упомянуть и Гербарий Института биологии и почвоведения Дальневосточного отделения РАН, где собран обширный материал по флоре Российского Дальнего Востока, и есть немало гербарных материалов, полученных по обмену из соседних стран Восточной Азии. Настоящие монографо-систематические работы, конечно, в этом случае пока невозможны, несмотря на то, что многие исторические коллекции есть в Санкт-Петербурге. Совершенно не освоены систематиками России еще некоторые крупные собрания гербарных материалов, имеющиеся в Ростовском, Саратовском, Казанском университетах, а также богатые материалы по флоре разных районов Урала, накопленные в Екатеринбурге, Перми, Уфе, Сыктывкаре, Оренбурге. Региональные гербарии в остальные акалемических и университетских центрах России, в общем, невелики, хотя в ряде случаев и уникальны по полноте сборов из некоторых менее изученных регионов страны. Но есть одна важная особенность гербарных собраний России, отличающая их от таковых многих крупных зарубежных стран. Только в наших собраниях столь полно и в больших серийных выборках представлены многие широкораспространенные в Евразии виды, причем на огромных территориях, где можно проследить и их индивидуальную изменчивость, и изменчивость в популяциях в том или ином регионе Евразии, и географическую изменчивость популяций и их групп в разных регионах Евразии. При этом в случае с арктическими и субарктическими видами обширные выборки из разных арктических районов Российской Арктики нередко хорошо дополняются обильными сборами из арктических и субарктических регионов Скандинавии, Гренландии, часто из Шпицбергена, а также из некоторых (но далеко не всех) районов Канадской Арктики. В случае с бореально-таежными видами подобного пополнения из таежных районов Канады, а нередко — даже из Швеции и Финляндии ожидать уже не приходится, здесь сборы редко бывают массовыми или серийными (кроме наиболее сложных в систематическом отношении групп, которые тщательно собирались специалистами по этим группам). Еще менее это касается многих бореально-неморальных и бореально-лесостепных видов, для которых только для территории России можно рассчитывать на исследование массового уже накопленного материала, да и то далеко не во всех регионах. И подобные материалы исключительно ценны для систематика. Такие же обширные материалы мы имеем в гербарных собраниях России и по многим широко распространенным степным или умеренно-пустынным видам, основной ареал которых охватывает и юг России, и степные районы Казахстана и Монголии. По многим из них именно в гербариях России и накоплен основной фонд гербария, с которым не сравнимы даже выборки, хранящиеся в гербариях Казахстана и Монголии.

Во всех подобных случаях систематику, работающему в основных гербариях России, а тем более — также (хотя бы отчасти) в региональных гербариях, можно получить прекрасное дополнение к собственным наблюдениям и сборам в природе, и во всей полноте использовать географо-морфологический метод анализа материалов (во всей совокупности по обширному ареалу).

Любой систематик, однако, расценивает те или иные собрания гербарных материалов не только по обилию гербарных листов для анализа, но и по ряду других важных характеристик. Во-первых, он должен лично исследовать максимально возможное количество экземпляров, которые являются типовыми для вида, и по возможности наиболее полно охарактеризовать по ним данный вид. Во-вторых, он обязательно должен проанализировать достаточно обширный материал по любому виду, который бы показал ему объем вида, принимавшийся до него тем или иным монографом данной группы. Эта очень важная операция, как и правильное установление типа, а также аутентичных материалов вообще, подписанных автором данного вида, зачастую не может быть точно проведена только на основании исследования гербарных материалов в одном крупном гербарном собрании, но требует сравнения с какой-либо другой крупной коллекцией, хранящейся в другом гербарии. Но зато, точно установив, как понимался тот или иной вид сначала автором, его описавшим впервые, а затем и монографом данной группы, можно уже понять и то, как представляли монографы место данного вида в общей системе группы. А поняв это, можно обнаружить и общую основу системы той или иной группы, которая и закладывалась идейно тем или иным монографом, исследовавшим тот или иной объем; материалов по данной группе. В России это можно сделать только в Санкт-Петербурге или, реже, — в Москве. Но и в этом случае желательно получить представление о том, как работал тот или иной монограф и по другим материалам, хранящимся в других гербариях (за рубежами России). И особенно важно это сделать по материалам из того гербария, в котором и работал непосредственно тот или иной монограф.

Во всех случаях работы с гербарными материалами исключительно важно иметь возможность пользоваться хорошей библиотекой, содержащей основные работы, в которых были описаны те или иные виды в группе, с которой работает систематик, основные монографические сочинения, касающиеся данной группы и, конечно, основные флористические сводки по различным регионам мира. Такие библиотеки в России есть только в Санкт-Петербурге (прежде всего, в Ботаническом институте им. B. Л. Комарова РАН), и отчасти — в Москве (библиотека Сырейщикова в составе библиотеки Московского государственного университета). По подбору старой ботанической литературы (а литература по систематике и флористике не стареет, по крайней мере, начиная с момента отсчета, установленного нашими правилами «Кодекса ботанической номенклатуры», т. е. с 1753 г.) библиотека БИН РАН — одна из лучших в мире. К сожалению, этого нельзя сказать о литературных источниках после 1990 г., очень плохо и неравномерно поступавших в наши библиотеки.

В последние десятилетия (начиная с 1980-1985 годов) благодаря новым информационным технологиям сильно расширились возможности использования богатых ботанических библиотек и многих важных гербарных коллекций, прежде всего, хотя бы для визуальных представлений о тех или иных типовых образцах, хранящихся в разных гербариях, путем передачи их цифровых изображений («виртуальный гербарий») для оперативного знакомства с первоописаниями вновь открываемых видов в электронных версиях многих крупных ботанических журналов, а также для использования ряда баз данных, созданных на основе популярных справочных пособий, уже давно применявшихся систематиками (Index kewensis, Index herbariorum и др.).

И все же, несмотря на все возрастающее значение использования материалов, которые можно почерпнуть во «всемирной паутине», (а я надеюсь, что развитие «виртуальных гербариев» связано в дальнейшем с возможностью также и использования голографических объемных изображений растений, а еще вернее, — образов растений), гербарные материалы еще долго сохранят свое значение в качестве основы работ систематиков, а хранение их будет более надежным.

Есть и еще одна важная часть работ систематиков растений, которая все еще используется ими совершенно недостаточно. Речь идет об изучении видов растений в условиях интродукции, в живых коллекциях.

Интродукция растений — это неотъемлемая часть развития человечества, развития разумного творческого человека, это и стихийный, и осознанный процесс вовлечения в культуру в новых условиях среды все более широкого ассортимента растений. Он начался на заре человечества, по меньшей мере — в неолите, и на его основе возникло все земледелие и растениеводство. Число видов растений, вовлеченных в интродукцию — огромно. Когда интродукция растений превратилась в экспериментальную науку, когда на ее основе возникли и дендрология, и научное лесоводство, научное садоводство и цветоводство, культуры закрытого грунта, ассортимент растений, изучаемых в условиях культуры, вырос неизмеримо, хотя далеко не все из изучаемых растений стали собственно культурными. Ныне процесс интродукции растений, конечно, значительно более осознанный, чем стихийный, организован, прежде всего, развитием сети экспериментально-научных Учреждений — ботанических садов, дендрариев, лесных питомников, сельскохозяйственных станций и институтов, селекционных центров, научных подразделений в цветоводческих фирмах и т. д. Сеть подобных учреждений в мире очень обширна, и общий фонд интродуцированных растений, прежде всего, цветковых растений, голосеменных и папоротников достигает в них, вероятно, не менее четверти известных ныне видов из этих групп. Особенно богаты коллекции древесных и кустарниковых видов, исключительно полно представлены голосеменные. На территории внетропической Евразии сосредоточено особенно много интродукционных центров, хотя доля центров, работающих в России, не столь велика, как это бы следовало, исходя из размеров даже только территорий, пригодных для земледельческой культуры.

И все же даже в России, прежде всего, в ботанических садах, дендрариях и на опытных станциях уже накоплен огромный фонд интродуцентов, который может быть использован и систематиками растений, а частично и используется ими (в первую очередь, в отношении ряда родов древесных растений). Что может получить систематик растений, работая в живых коллекциях? Он может видеть живых представителей видов той группы, которой он занимается, и которых по разным причинам он не может наблюдать непосредственно в природе, причем во многих случаях даже имея возможность путешествовать по тем странам, где они растут, поскольку это часто и такие виды, которые без специальных поисков на сложных маршрутах (как правило, без дорог) не удастся увидеть и на их родине. Особенно ценны в данных обстоятельствах специализированные коллекции, когда интродукция идет целенаправленно на создание исчерпывающего состава всех видов того или иного рода (создание в условиях интродукции так называемого «родового комплекса», в том числе и для селекции). Исследуя интродуцированные популяции (или особи), систематик, с одной стороны, может наблюдать изменение особей известных ему видов по сравнению с тем, что он наблюдал в природе, или же отсутствие сколько-нибудь заметных изменений, а с другой стороны, может не только заметить многие детали строения ранее никогда не виденных им видов, но и создать в своем сознании образ, вполне отличающий тот или иной вид от известных ему ранее.

Интродукция, как правило, связана с достаточно резким изменением косной среды обитания растений, и почти всегда-со снятием конкурентных отношений, столь важных в природной среде обитания. Разумеется, что облик растений в условиях интродукции нередко изменяется. Во многих случаях при интродукции многолетних поликарпических трав они нередко становятся олиголетними монокарпиками, различные древесные растения могут в условиях интродукции вести себя совершенно по-разному — у одних меняются темпы роста побегов, а иногда и ритмика ростовых процессов, они ранее вступают в фазу плодоношения и в целом живут меньший срок, чем в природе (если их вовремя не омолаживают). У других, напротив, по сравнению с природными условиями происходит значительно более интенсивный рост вегетативных побегов, позднее начинается формирование генеративных побегов, а в целом — резко увеличивается продолжительность жизни особи (или период смены скелетных осей у деревьев плодового типа или кустарников). Многие кустарники и кустовидные деревья в условиях интродукции достигают таких размеров особей (причем за довольно короткий срок), которых нельзя увидеть в природных условиях. Я был поражен обликом старого дерева манного ясеня в коллекциях Кью, но и в наших условиях сирени или карагана древовидная («желтая акация») достигают размеров, намного превышающих те, что свойственны им в природе. Наблюдая подобные изменения, систематик значительно более полно начинает представлять себе тот или иной вид, даже ранее хорошо ему известный. Тот систематик, который наблюдал в природе, а зачастую и в культуре лишь относительно молодые экземпляры восточного платана, а затем наблюдал огромные культурные платаны возрастом в 500-600 лет, сможет понять подобные изменения только тогда, когда ему доведется увидеть замечательную круговую поросль на месте спиленного основного ствола (причем спиленного очень низко). Все это — бесценные факты, равно как и изменяющиеся в условиях культуры формы листьев разных типов побегов, которые очень сложно увидеть в природе.

Разумеется, что впервые увиденные особи видов, которые ранее были ему неизвестны, для систематика дают еще больше (хотя нередко облик их изменен по сравнению с природным). Ведь в этом случае систематик прежде всего будет сравнивать увиденный вид с другими видами, ему известными, причем отнюдь не только по отдельным важным диагностическим признакам. Он заметит и неуловимые в гербарии оггенки в расцветке листвы, коры на разных участках стволов деревьев, особенности строения (и облика) соцветий у трав, наличие или отсутствие партикуляции у каудексовых трав или полукустарничков и многое другое, обычно мало используемое в дефиниции (различении). Еще больше для понимания той или иной группы растений могут дать систематику полученные в интродукции гибридные формы, наблюдения за селекционным материалом и т. д. Что-то он может в этом случае сравнить с тем, что наблюдалось в природе, но в значительной мере он здесь увидит то, что в природе невозможно увидеть, что селектировано более жестко по законам природы, отброшено ею в эволюции той или иной группы. И это тоже исключительно важно.

Лишь очень редко настоящий систематик может заниматься интродукцией, испытанием видов в культуре, еще реже — гибридизацией разных видов и селекцией новых форм. Все это — исключительно трудоемкие работы, требующие много времени, особого терпения и особых знаний. Систематик в этом случае обычно проигрывает и в тщательности наблюдений в природе, и в полноте анализа гербарных материалов. Но и интродуктор, даже оригинатор, селекционер, тоже никогда не станет настоящим систематиком и потому, что у него не будет школы и багажа полевых наблюдений, опыта работы с огромными массивами гербарного материала, и потому, что систематики и интродукторы — по натуре своей совершенно различные люди. Тем более важна для систематика работа в живых коллекциях, созданных трудами интродукторов, обогащение своих знаний их опытом и их результатами.