Звуки, которые испускает птица, есть внешнее проявление возбуждения. Они служат, как мы должны предположить, на пользу либо самой птицы, либо других птиц того же вида, т. е., в общем, для его сохранения. Какого-либо убедительного доказательства того, что птицы пользуются голосом или движениями с намерением «объясниться» с другими птицами, мы не имеем. Однако птицы считаются с голосами своих спутников и соответственным образом ведут себя. Если подумать, что птица, воспитанная человеком в одиночку, никогда не видевшая других птиц того же вида и не слыхавшая их пения (за исключением певчих птиц), издает совершенно такие же звуки и так же пользуется ими, как и ее свободно живущие родственники, станет ясным, что отдельное животное, видимо, ничего не знает о «цели» своих позывов и других внешних проявлений возбуждения.
Эти выражения возбуждения подхватываются другими птицами, которые слышат голос или видят характер этих движений. Мы становимся грустными и придаем соответственно печальный оттенок своему голосу, когда попадаем в печальное общество, или смеемся и приходим в радостное настроение, когда видим или слышим веселых людей. При этом мы, конечно, не станем утверждать, что эти люди умышленно стремятся вызвать у нас такие же настроения. Иногда так называемые предостерегающие и привлекающие внимание крики птиц как будто бы и рассчитаны на то, чтобы натолкнуть птенцов или «супруга» на выполнение каких-то определенных действий; однако проще объяснить это тем, что ведущая своих детей пара, именно из-за них-то, и более возбуждена и всегда настороже. Указанное возбуждение находит свое выражение в соответствующих звуках. «Язык» птиц не следует поэтому понимать в нашем, человеческом, смысле слова, так как мы, люди, обладаем способностью научаться речи, но сама речь нам не врожденна; жизненные же проявления птиц, за немногими исключениями, неизменяемы и наследуемы. Они соответствуют примерно нашему плачу, смеху или крику от боли.
Однако встречаются и немые птицы, как, например, некоторые грифы Нового Света. Кроме того, есть очень много, можно сказать, одиночек, которые только на время размножения разыскивают себе напарника из другого пола, привлекая его совершенно определенным, особым звуком, как, например, кукушка. Общественные же птицы обладают по большей части разнообразными звуками и выразительными движениями, что, собственно, вполне понятно, так как они всегда «имеют, что сказать друг другу». Голоса самца, самки и птенцов иногда бывают различны; по крайней мере, некоторые виды птиц безошибочно могут различать среди многих голосов своего вида голос какой-либо определенной особи, например члена той же пары, тогда как человек сколько-нибудь заметного различия в этих голосах не обнаруживает. Вполне ручные гуси узнают ухаживающего за ними человека, даже не видя его, по разговору с другими. Несмотря на совершенно другое устройство внутреннего уха у птиц, звуки, по крайней мере большинством птиц, воспринимаются совершенно так же, как и нами. Это следует из факта, что попугаи выучиваются говорить, а певчие птицы правильно повторяют за своим учителем насвистываемую им мелодию.
Вероятно, будет всего проще, если мы на нескольких примерах хорошо известных всем птиц уясним себе различие производимых птицами звуков и их значение. Каждому известно пение петуха; последний хочет выразить им, конечно сам того не сознавая, не что иное как только: «Здесь есть петух». Для соответствующим образом настроенных кур этот крик служит призывом, для возможного конкурента — указанием, что место уже занято, и тот или уходит прочь, или вступает в драку. Этот токовый крик, как его можно назвать, никоим образом не следует смешивать с подготовлением к спариванию, так как ток и спаривание часто не имеют между собой непосредственной связи. Когда петух подходит к курице с вполне определенными целями, он ходит вокруг нее, распускает вниз одно крыло и разгребает лапами землю; при этом слышно низкое «гогерогог». Курица пригибается молча вниз, и происходит спаривание. Затем она поднимается, встряхивается и уходит. Какого-либо общего призывного крика куры не имеют, они подают голос только при совершенно определенных обстоятельствах. Так, определенного рода «квохтание» наседки предназначено для цыплят; равномерным и продолжающимся «тюк-тюк-тюк» петух указывает, что им найден кусочек, — тогда куры торопятся к нему и получают найденное. Если рассадить кур, они не смогут как-либо перекликаться между собой, что без всякого затруднения делают гуси и утки. Для предупреждения о приближающейся опасности петух, а также и кура обладают двумя совершенно различными звуками. Если во двор зайдет посторонняя собака или человек, то можно слышать «гогогогок» — это возглас предупреждения, или, лучше сказать, крик испуга перед опасностью снизу. Для диких птиц он означает: «Внимание, на деревья!» Если же над головами пролетает быстро какая-либо птица, слышно протяжное и хриплое «ре», что означает: «внимание, опасность сверху», т. е. «спрячьтесь, прижмитесь». У дрозда «тикс-тикс-тикс» означает опасность на земле, протяжное повторное «сии» указывает на опасность сверху. Если куры перепуганы или их гоняет кто-либо, крик, означающий наземную опасность, становится сильнее и повторяется все время, пока куры спасаются бегством, а часто и долго после того, как опасность миновала. Это звучит тогда совсем так же, как кудахтанье во время откладывания яиц, на которое другие куры дают свой ответ. Кудахтанье во время откладывания яиц представляет собой, в сущности, психологическую загадку, так как все другие птицы поблизости от кладки ведут себя возможно более тихо, чтобы не выдать гнезда, и отходят от него как можно незаметнее, пользуясь укрытием. У домашней курицы все происходит наоборот. Известно, что домашние куры пользуются своим голосом значительно чаще, чем их дикие собратья, для которых любая подача голоса означает всегда опасность быть открытыми. Поэтому можно думать, что у домашних кур боязливое возбуждение, в котором они находятся, покидая место кладки, находит свое выражение в звуке, воспринимаемом большинством любителей птиц как крик, выражающий радость; на самом же деле, это не что иное как крик страха. Очень своеобразно и присуще только курам своего рода «пение», которое слышишь обычно, когда они ожидают чего-нибудь; например, если место кладки яиц оказывается уже занятым или происходит задержка с кормлением. Это не передаваемый словами, но не столь уже трудный для подражания звук, часто очень протяжный. У диких кур есть также подобный этому звук, но совершенно не ясно, какой цели он может служить в природе.
Петухам и курам присущ еще, если их держат в руках и они очень при этом напуганы, громкий крик страха, на который прибегают иногда особенно храбрые петухи, чтобы защищать курицу или цыплят. Не только куры, но и многие певчие и хищные птицы, попугаи и другие тоже кричат, когда их схватывают, и можно задуматься, что собственно этот крик означает. У некоторых видов эти крики столь пронзительны, что почти болезненны для уха и могут напугать врага. Даже в одиночку живущие существа, которые, следовательно, вовсе не могут рассчитывать на помощь со стороны своих, все же кричат. С другой стороны, эти крики привлекают внимание к пришельцу окружающих. Наконец, подобный крик испуга имеет значение призыва о помощи у общественных животных, в особенности у птенцов, получающих эту помощь от своих родителей.
Как известно, маленькие цыплята пищат, причем они начинают пищать, находясь еще в яйце. Тихое попискивание выражает удовлетворение, и тогда наседка, выражаясь человеческим языком, знает, что все в порядке и что цыплята не разбежались. Громкий и несколько протяжный писк означает недомогание или страх; это волнует мать, и она ищет цыпленка, пока слышит его отчаянный писк. Приходилось наблюдать, что неловкая наседка стоит на своем цыпленке, который, конечно, жалобно кричит, птица с тревогою осматривает все вокруг, не подозревая, что сама служит источником печального положения ее птенца.
В качестве второго примера можно взять серого гуся — прародителя наших домашних гусей. Как было уже сказано, верная друг другу и на всю жизнь соединившаяся пара диких гусей живет со своим выводком в весьма тесном единении почти целый год. При таком весьма сильно выраженном семейном чувстве должны быть, естественно, и необходимые средства для взаимопонимания. Определенным, звучащим как «гагагнак» призывом сзывают друг друга отец и мать и оба птенца, если они почему-либо разъединились. При этом они различают голоса своих из сотен голосов представителей того же вида. Пуховые птенцы, выведенные в инкубаторе, а также воспитанные под наседкой, не знают этого призывного крика, пугаются, когда слышат его в первый раз, и должны привыкать к нему постепенно. Однако нельзя сказать про молодых гусей, что они перенимают этот «гагагнак» позднее у старых гусей, так как, даже не слышав этого крика ни одного раза, они по достижении определенного возраста начинают кричать совершенно так же, как и старые гуси. Короткое отрывистое «ганг» — это крик испуга; услышав его от стоящего на посту гусака, мать идет обыкновенно со своими птенцами в воду. По изгнании врага родители и молодые издают особый крик триумфа и удовлетворения, который укрепляет их семейные связи. Подобный же крик мы слышим от молодого гусака при его приближении к избраннице, после того как им отогнан, чаще всего воображаемый, противник. Когда отдыхавшая семья гусей вновь отправляется в путь, слышны их характерные тихие голоса, которые как бы подбадривают лететь и осведомляют каждого гуся, что все в сборе. К этому присоединяется еще своеобразное боковое потряхивание головой и клювом, предшествующее непосредственно отлету. Пришедшие в ярость, защищающие своих детей гуси шипят, вытянув вперед шею и широко раскрыв клюв, затем взъерошивают свои перья и с шумом встряхивают ими. Эта угрожающая поза понятна всякому врагу. Если уже подросшие и не могущие более пищать гусята заблудятся, они дают знать об этом особым жалобным звуком.
Язык звуков и движений у кряковой утки, а также у происходящих от нее домашних пород, в соответствии с совсем иными повадками во время размножения и иным отношением к потомству, совершенно другой, чем «язык» гусей. Точно так же как наряд у многих самцов уток сильно отличается от наряда их самок, так и в голосах между полами есть значительное различие. В то время как у самок дыхательное горло устроено в своем нижнем конце обычным образом, самцы в этом месте имеют чрезвычайно развитый костный барабан, устройство которого у разных видов различно. Наиболее обычный голос домашней и кряковой утки — это тихое, слегка картавое крякание, которое повторяется с различной частотой и может быть более или менее продолжительным, в соответствии с чем оно выражает испуг, раздражение или служит призывом. Кроме того, утки издают еще при осенних и зимних ухаживаниях высокий свист, который издает птица, вероятно с помощью костного барабана, когда на мгновение принимает в воде вертикальное положение и клюв ее слегка касается середины груди. У других видов уток селезень, издавая подобные звуки, тоже проделывает вполне определенные движения головой и шеей; эти движения связаны с укорочением или удлинением часто очень своеобразно устроенного дыхательного горла. Самка кряковой и домашней утки часто издает осенью и зимой известное всем громко звучащее «кряк-кряк-кряк», но остерегается обнаруживать себя голосом, когда селезень преследует ее. При испуге слышно протяжное «кряк-кряк-кряк», перед взлетом — торопливое тихое крякание, причем и самцы и самки проделывают особые движения клювом вверх, которые как бы намекают на прыжок в воздух. Стоит отметить, что виды уток, часто садящихся на деревья, делают другие движения головой, какие мы привыкли видеть у кур и голубей, — движения, направленные сзади вперед. Мать с выводком сзывает своих утят тихим «квак»; при хорошем подражании этим звуком может приманить к себе утят и человек, если, однако, они не ходили еще за матерью. О нападении со стороны чужого ухаживателя утка дает знать своему селезню посредством брошенного назад через плечи возгласа; «квег-гег-гегг-квегг-квегг».
Утята часто очень сильно отличаются от взрослых птиц по голосу, как это мы наблюдаем и у цыплят. Голоса птенцов — обычно высокие из-за коротких голосовых связок. Птенцу дрофы свойственна тихая трель, а если он заблудился или отбился, — протяжный, сходный с голосом птенца павлина печально звучащий свист, который может действовать на нервы. Взрослые дрофы не издают почти никаких звуков, кроме как бы стонущих или храпящих. С подрастанием у молодых птиц наступает своего рода ломка голоса, которая у отдельных видов различна. Многие чайки, обладая уже голосом взрослых, сохраняют довольно долго и юношеский голос. От кроншнепа можно слышать столь характерное для взрослых птиц прекрасное «куи», когда он находится еще в яйце; только голос при этом несколько тоньше и слабее. Здесь, в сущности, не требуется никакой ломки голоса, так как и старые птицы тоже не пользуются низкими тонами. У мелких птенцовых птиц, которые гнездятся в одиночку и скрытно, птенцы до самого момента кормления держатся в гнезде большею частью тихо, но поведение их резко меняется, как только они покидают гнездо. Вспомним при этом только что вылетевших из гнезда зеленушек, которые непрерывно указывают родителям свое местонахождение бесчисленным повторением «тьюи». Гнездящиеся в дуплах ведут себя в гнезде много шумнее; птенцы дятлов и сизоворонки кричат в гнезде непрерывно. И в то время, как молодые серые вороны сидят в гнезде исключительно тихо, грачата прямо-таки оглушают своим криком: эти колониально гнездящиеся птицы не укрывают своих гнезд, так как чувствуют себя в силе заставить нарушителя их покоя повернуть от гнезда обратно. Также и птенцы ворона ведут себя в гнезде очень шумно, так как, кроме человека, который только недавно стал активно вмешиваться в жизнь природы, они едва ли имеют врагов: старики-вороны сильны в защите и энергичны. Птенцы австралийско-папуасского большенога, которые с самого начала предоставлены самим себе и вовсе не знают родителей, естественно, безголосы, так как им не с кем «разговаривать».
У многих птиц (так же как у млекопитающих и у людей) бывают звуки, которые не имеют какого-либо определенного значения и служат только известным общим выражением возбуждения, как, например, курлыкание журавля или известное трещание клювом у аиста. Эти звуки мне приходилось слышать и в тех случаях, когда птица находится в ярости, и тогда, когда супруги приветствуют друг друга. Напомню, что многие люди плачут как от боли и печали, так и от слишком большой радости.
Так называемый язык жеста или показа имеет главным образом символическое значение. Он показывает другим представителям того же вида, в каком настроении находится птица. Раздраженная цапля становится намного больше. Она взъерошивает перья и втягивает шею с головой, как бы готовясь к удару. Если же цапля, например, хочет выразить дружественное отношение, то она, прижав перья к телу, вытягивает шею прямо кверху, что, по существу, должно означать: «Я тебе ничего не сделаю». Принимая угрожающую позу, лебедь расставляет крылья, приподняв их в локтевом суставе. При этом он раздувает шею и подтягивает голову к спине. Такая поза не только производит впечатление на представителей того же вида, но и у всякого другого врага возбуждает страх. Для выражения чувства нежности пара плывущих навстречу друг другу лебедей принимает совершенно иную позу: оперение у них прилегает плотно к телу, шея становится тонкой и вытянута прямо вверх. Намеренный показ собственной беззащитности означает, следовательно, склонность друг к другу, взаимное согласие. Дарвин в своей книге «Выражение ощущений» говорит, что то или иное положение ушей у лошади определяет ее состояние; подарок ружья означал первоначально не что иное как передачу опасного оружия.
Следует отметить, что близко родственные виды птиц при выражении своих ощущений держатся часто совершенно различно, как это мы наблюдаем, например, при выражении ярости у кликуна, шипуна и черношейного лебедя. Кажется просто странным, когда замечаешь, что воспитанная в одиночку молодая птица пугается, услышав в первый раз от другой особи такой же крик, какой она сама испускала уже сотни раз. Следовательно, она не знает, как кричит сама. Однажды я воспитал в комнате выведенного из яйца коростеля. Характерное для коростелей «реп-реп» я слышал от него в ближайшую весну постоянно. В маленьком помещении это звучало настолько громко и резко, что ничего не подозревавший посетитель пугался и отшатывался назад, когда слышал этот язык В первый раз. В начале мая я посадил в эту комнату другого коростеля, принадлежащего к тому же выводку, что и первый. Обе птицы не проявили друг к другу никакого интереса. Когда же на следующее утро новичок громко закричал, мой воспитанник страшно испугался и стремительно бросился в ближайший угол. Крик другого самца не возбудил в нем, следовательно, ярости или ревности. Потребовалось время, чтобы он привык к голосу другого.
Многие, вероятно, задумывались над вопросом, какие птицы поют и какой собственно смысл имеет их пение. Можно сказать, что из 12 000 видов птиц примерно половина принадлежит к певчим птицам (настоящим — Oscines), которые составляют основную массу отряда воробьиных. Все эти птицы имеют так называемую нижнюю гортань. Там, где дыхательное горло разветвляется на две идущие к легким ветви, имеется более или менее хорошо развитая мускулатура, назначение которой произвольно менять характер и высоту звука. У самцов нижняя гортань развита обычно в большей степени, нежели у самок. Эта группа птиц, следовательно, не имеет той строго определенной системы образования звуков, когда надо только подуть и получить характерный для данного вида звук. «Непевчие» птицы не могут, за исключением попугаев, перенимать чужие звуки. Так, утка, воспитанная отдельно от других уток на курином дворе, никогда не научится петь петухом, но будет кричать только характерным для ее вида образом. Пение, в сущности, соответствует по своему значению крикам, производимым другими птицами для обозначения того, что участок занят, и для привлечения самки, т. е. соответствует воркованию вяхиря, пению петуха, трещанью козодоя, кукованию кукушки, так же как и реву оленя; однако на нашем языке для всех этих перечисленных звуков существуют особые обозначения, как, например, кукарекание у петуха и т. д. Большинство самцов певчих птиц с началом гнездового периода в состоянии производить звуки, которые в общежитии называют пением; по существу, это ряд более или менее приятно звучащих свистящих звуков. Вспомним здесь соловья, жаворонка, певчего дрозда, черного дрозда и ряд других птиц, которые своим пением доставляют человеческому уху определенное наслаждение. Пение должно быть чем-то действительно прекрасным. С этой точки зрения, посвистывание ржанки может быть скорее названо «пением», чем, например, щебетание воробья, который также принадлежит к певчим птицам. Существуют и такие певчие птицы, которые издают неприятные для человеческого слуха весьма простые звуки. Как уже упоминалось, пожалуй, большинство представителей этой группы певчих птиц, даже если пение их и очень примитивно, в состоянии перенимать чужие голоса.
У собственно певчих птиц характерный для того или иного вида способ пения может быть врожденным, как, например, у пеночки-кузнечика (трещетки) или у камышевки-сверчка; во всяком случае, в этом мне удалось убедиться в комнате. Также и другие виды с более разнообразной манерой пения, как, например, черный и певчий дрозды, могут петь характерным для них образом без научения. Один молодой, воспитанный в помещении дрозд при своих осенних упражнениях в пении вплетал в него всевозможные звуки, перенятые им от окружающих его птиц, в результате чего возникла какая-то громкая, напоминающая пение славки, тарабарщина. К весне, однако, у него сформировались определенные строфы, отдельные перенятые звуки отшлифовались и произносились уже на дроздовый манер, так что, в конце концов, получилось если не очень хорошее, то во всяком случае легко распознаваемое пение певчего дрозда. Для других птиц, например зяблика, научение обязательно. У выросшего на воле зяблика имеются всего одна или две вполне определенных строфы, которые он и повторяет с неутомимым усердием. В течение двух часов удалось насчитать у одного зяблика 824 повторения. Удивительно то, что и эти две составленные из немногих тонов строфы не являются у зяблика врожденными. В этом легко убедиться, если воспитывать самца зяблика в комнате с самого юного возраста. Подобная птица самостоятельно находит какую-то строфу, которая, однако, совсем не похожа на пение вольного зяблика и в которой знаток ни в коем случае не признает пения зяблика. При этом нужно различать, слышит ли такой зяблик пение других птиц и вообще какие-либо звуки, которые он мог бы воспроизвести, или же он предоставлен в этом отношении самому себе. В последнем случае его пение еще будет напоминать чем-то пение зяблика, в то время как в первом он будет употреблять чужие строфы. Если человек, используя способность к подражанию молодых, начинающих петь птиц, будет насвистывать им песенки, то они будут повторяться снегирями, а также дроздами, скворцами и различными иноземными птицами. Отметим, что некоторые птицы даже потом не стремятся выработать свойственное их виду пение, ограничиваясь выученным ранее; другие же выучивают в добавление к этому в короткое время песенку своего вида, как только ее услышат.
Многие птицы, как было уже упомянуто, вплетают в свою песенку чужие звуки, «пересмешничают», как бы стремясь поддразнить своего учителя. Широко известны в этом отношении американские дрозды-пересмешники, наш сорокопут-жулан, варакушка, лесная малиновка (пеночка-пересмешка), скворец, дрозд-шама и др. Многие, как, например, сорокопуты, употребляют перенятое, так сказать, бессмысленно и большей частью всегда в одной и той же последовательности в продолжение всего своего столь неумелого пения. Жулан перенимает голоса куропатки, вороны, иволги просто от своего отца, даже не слышав вовсе тех птиц, которых он «копирует». Другие птицы связывают со звуками, которые они самостоятельно переняли, время, место и личность. Сюда принадлежат скворцы, некоторые вороновые птицы и прежде всего попугаи, в особенности более умные из них. «Разговор» последних производит впечатление прямо-таки человеческого разговора, хотя это не одно и то же. Когда, например, воспитанный мною волнистый попугайчик воспроизводит бульканье льющейся воды, как только видит бутылку у меня в руках, или кричит «питт-питт», как щурка, когда она влетает в комнату, то он вовсе не стремится выразить этим свое «мнение» по поводу происходящего, а просто облик предмета вызывает у него определенное звуковое представление. Когда попугай в ответ на стук в дверь кричит «войдите», это действует ошеломляюще, и невольно думаешь, что он хочет впустить стучащегося гостя. Однако замечено, что достаточно только взяться за щелкающую дверную ручку, чтобы вызвать у птицы этот же возглас; даже чьи-либо приближающиеся шаги побуждают его к этому.
В природе попугаи не «подражают», и можно думать, что возникающая вследствие однообразного существования в клетке «скука» вызывает у попугая охоту к подражанию, которая у него иногда настолько велика, что, стоит сказать ему что-либо или просвистать, вплотную к нему приблизившись, он выслушает это очень внимательно и будет даже топорщить перья на ухе. Иногда вслед за этим он тотчас же начнет упражняться в передаче услышанного.
Если мы внимательно поразмыслим над сказанным здесь о певчих птицах и попугаях, то придем к выводу, что только эти две группы птиц, кроме человека, в состоянии воспроизводить чужое так же, как и свое, врожденное; даже наиболее развитые обезьяны не могут делать этого, хотя подчас они долго и внимательно смотрят в рот говорящему, так что кажется, что они вот-вот тоже заговорят.