Тот день, когда правительствующий сенат почел за благо разослать во все концы Российской империи «Наставление о разведении земляных яблок, кои в Англии называются потетес», был черным днем для губернаторов русских провинций.
Нет никакой возможности описать, сколько хлопот, забот и мук навалилось на них в этот день. Пожалуй, самая горькая доля досталась управителям Архангелогородской губернии, потому что, по неизвестным причинам, именно этот северный край, где особенно трудно выращивать чувствительные к морозу клубни, избран был монаршею волею чем-то вроде опытного участка или теплицы для заморских тартуфелей и картуфелей. И первым в длинном ряду управителей, которым довелось насаждать эту новую культуру в Архангелогородской губернии, был генерал-майор Головцын.
Это был очень ревностный и старательный губернатор. Его заботам вверен был огромный край, целая страна в которую входили Архангельская, Вологодская, Устюжская и Галицкая провинции. Крестьяне в этом краю не отличались достатком, и нелегко было губернатору собирать с них законом положенную дань. Однако впоследствии, вспоминая первые годы своего правления, генерал-майор Головцын глубоко вздыхал о добром старом времени и втихомолку вытирал платочком слезящиеся глаза.
Все его беды начались с устриц. Однажды императрица Екатерина, ни в чем не желая уступать западным государям, всемилостивейше изволила указать генерал-майору Головцыну, чтобы он на приморских берегах у города Архангельского через знающих людей приискивал устерцов, именуемых в немецких странах мушелями. Приискивал, ловил и по улове присылал оные мушели живыми в Санкт-Петербург к высочайшему ее императорского величества двору. Генерал-майор Головцын почел для себя это поручение за великую честь. В скором времени сыскал он знающих людей. И знающие эти люди точно нашли устерцов в Кемском заливе и в Мезенской губе. Чрезвычайно этим обрадованный, генерал-майор решил собственноручно доставить первую партию живых мушелей в столицу. Прихватив с собой верного человека, сержанта Загоскина, он уселся в почтовую карету и покатил в Санкт-Петербург. Денно и нощно пеклись генерал-майор и сержант о своем бесценном грузе. Они почти не смыкали глаз в дороге и бешеной скачкой загнали не одну почтовую тройку, зато старания их увенчались успехом. Мушели, или устерцы, доехали до столицы живыми и в тот же день поданы были, с приличествующими приправами, к ее императорского величества столу. Императрица отведала их и сердечно поблагодарила губернатора Архангелогородской, губернии. Генерал-майор прослезился даже от радости и умиления. Есть ли что-либо слаще для верноподданного сердца, чем монаршая похвала?
Увы! Бедный губернатор не знал и не ведал, какую страшную каверзу приготовила ему судьба. Надо же было случиться, чтобы как раз в эту пору корабль из Гамбурга привез в санкт-петербургский порт изрядное количество земляных яблок. И, беседуя за устерцами с генерал-майором Головцыным, императрица присоветовала ему отправить некоторое число этих земляных яблок к себе домой и просила его принять все меры к насаждению этого овоща во вверенной ему губернии.
С этого вечера кончилась мирная, спокойная жизнь губернатора Головцына. На другое же утро с тем же верным сержантом Загоскиным он отправил к себе, в Архангелогородскую губернскую канцелярию, в сумке за своею печатью некоторое, количество «земляных яблок, кои в Англии называются потетес». Дотошный и старательный во всем, что касалось службы, генерал-майор Головцын не забыл вручить Загоскину также печатное наставление на русском и немецком языках, каким образом и на какой земле эти яблоки следует садить и как их сохранять.
С великой тревогой проводил Головцын сержанта; а когда бубенцы кареты затихли вдали, эта тревога возросла еще больше. За время своего пребывания в столице не раз Головцын имел случай убедиться, что императрица питает к этим яблокам живой интерес и имеет на них серьезные виды. Поэтому его не на шутку волновала судьба той сумки, с которой ускакал Загоскин. Вскоре генерал-майор получил из губернской канцелярии донесение, что земляные яблоки, доставленные сержантом в целости и сохранности, розданы «для сеяния, сажения и размножения» пяти лицам: жителю Двинского уезда иноземцу Виллиму Шиту, сотскому Герасиму Вешнякову, другому сотскому, Матвею Тороканову, еще сотскому Михаилу Коржавину и крестьянину Ивану Неверову.
Приближалось время, когда надо было высаживать заморские клубни в землю; поэтому, наскоро закончив свои дела в столице, генерал-майор поспешил домой. Не успел он хорошенько отдохнуть с дороги, как прибыл из Санкт-Петербурга новый указ правительствующего Сената; предписывавший всем губернаторам насаждать земляные яблоки, а вместе с указом — пятьсот двадцать пять экземпляров сочиненного в медицинской коллегии наставления о разводе и употреблении земляных яблок, потетес называемых. Согласно указу, губернатор должен был раздать наставление «дворянству и прочим в губернии и провинциях обывателям».
Головцын немедленно препроводил один экземпляр наставления иноземцу Виллиму Шиту; другой — сотскому Вешнякову; третий — сотскому Тороканову, четвертый — Коржавину и пятый — Неверову. Он был в большом затруднении, не зная, кому же вручить остальные пятьсот двадцать экземпляров наставления, потому что, такую же пользу могли получить от этого наставления дворяне и прочие обыватели, поскольку не было у них и в глаза они никогда не видали потетесов? Между тем целая кипа наставлений лежала в губернской канцелярии в виде живого укора и напоминания о невыполненном долге. Подчиненные скоро заметили, что всякий раз, как губернатор проходит мимо этой кипы, лицо его покрывается бледностью и руки начинают дрожать. Сколько раз писал Головцын в столицу, что дело, порученное ему ее величеством императрицей, стоит на месте за неимением земляных яблок для раздачи дворянству и прочим обывателям! И как же счастлив он был, когда наконец пришло известие, что медицинская коллегия распорядилась отправкою во все губернии земляных яблок на расплод. На долю Архангелогородской губернии назначено было сорок четыре пуда.
В ожидании этого груза Головцын составил подробнейший список самых надежных хозяев, которым можно было безбоязненно доверить ответственное дело. По фунту, по золотнику расписал он все сорок четыре пуда. А когда список был готов и десять раз пересмотрен, пришло новое известие: «…за рассылкою земляных яблок в прочие губернии отправлять сполна было не из чего, а потому выслано вам только двадцать четыре пуда, в шести бочонках, весом в каждом по четыре пуда».
Наконец-то, в феврале 1766 года, прибыли эти шесть бочонков в губернскую канцелярию. Тут-то показал генерал-майор Головцын, сколь мудрым и предусмотрительным должен быть управитель. Как разделить эти шесть бочонков на все провинции губернии так, чтобы всем хватило. Восемь пудов губернатор решил оставить для города Архангельского; девять пудов отправить в Вологду, Галич и Вагу; два пуда в Устюг; два пуда в Кевроль, Мезень и Пустозерск и последние три в Колу и поморские отдаленные волости Двинского уезда. Очень боялся Головцын, как бы не вышло с земляными яблоками какой беды в дороге. Ну-ка, заедут нарочные в кабак, напьются и поморозят яблоки?
Не медля ни минуты, губернатор сел сочинять особую письменную инструкцию для нарочных, которые будут развозить яблоки по местам. Нарочных отобрал он сам. Это был все тот же верный человек, сержант Загоскин, и трое рядовых архангелогородского гарнизона. Каждому из них вручена была сочиненная Головцыным инструкция. Сержант как старший перед отправлением проверил, достаточно ли твердо усвоили рядовые приказ губернатора. Выстроенные у почтовых карет, которые должны были умчать их в разные концы губернии, они отвечали без запинки, как «Отче наш»:
— «Оные посланные яблоки в дороге тебе беречь и прилежное смотрение иметь, дабы оные от морозов или от чего другого позябнуть или повредиться не могли… Будучи в пути и на месте, обывателям никому никаких обид и налогов не чинить, харчей и ничего безденежно отнюдь ни у кого не брать и ко взяткам не касаться, но паче прилежнейше во всем наблюдать свою должность, под опасением за малейшее преступление воинского суда и жесточайшего по законам штрафа».
Генерал-майор был весьма доволен тем, как Загоскин вышколил рядовых. Теперь пригодилось и печатное наставление медицинской коллегии. Проводив нарочных, Головцын вошел в канцелярию и облегченно вздохнул, увидев, как убыла кипа печатных листов. Но забота не покинула его. Он знал, что нарочным предстоит нелегкое дело. Они должны были распределить земляные яблоки между всеми населенными местностями соразмерно числу жителей в них, средним числом по одному фунту на сто ревизских душ. Местности же с населением менее ста душ должны были получить по половине и даже по четверти фунта.
Весь месяц март колесили нарочные по волостям Архангелогородской губернии. Волостным канцеляриям был отдан строжайший приказ наблюдать за посевом и возделыванием земляных яблок. Головцын потребовал, чтобы каждый сельский сотский доносил ему, как идет дело.
Пришла осень, и начался сбор урожая. Губернатор заметно похудел — от волнений и тревог. До поздней ночи просиживал он в канцелярии, с трудом разбирая каракули сотских. Теперь он вполне оценил, как легка и безмятежна, была его жизнь до того злосчастного дня, когда случилось ему прибыть в столицу одновременно с кораблем из Гамбурга.
И вот полетели в губернскую канцелярию донесения сотских об урожае земляных яблок. Сотский Двинского уезда Петр Амосов сообщал, что «оных яблоков не токмо произрощения и приплоду, но и того, что было посажено в земле, не обыскалось». Того же уезда сотский Семен Зеленков доносил: «Из посаженных восьми фунтов земляных яблоков, по воле всемогущего бога, ни един не родился». Третий писал: «Из посаженных пяти фунтов токмо от плоду в появ было от трех яблоков поверх земли появилась трава вверх вершка на четыре, а прошедшего июля к 29 числу в ночи и поутру от морозу оная трава вся повредилась и почернела и свалилась на землю».
До рассвета сидел генерал-майор Головцын и старался понять, что бы это могло значить: «токмо от плоду в появ было от трех яблоков поверх земли». И так и не понял.
Поутру, прикрыв плащом эполеты, он вышел за город и побрел по дороге. Он решил, что должен сам, своими глазами посмотреть, почему так плохо родятся у крестьян земляные яблоки. Нескольких встречных мужиков принимался он расспрашивать об этом предмете, но те только боязливо косились на барина и, осеняя себя крестным знамением, божились, что сроду про такие яблоки не слыхивали. Издрогнув и проголодавшись, зашел губернатор в одну избу. Старик-хозяин усадил гостя под образа и принялся его потчевать. Наученный опытом, Головцын спросил о земляных яблоках невзначай, между прочим. И старик рассказал ему такую сказку:
— В одной земле умер царь и оставил после себя двоих сыновей. Собрались на совет сенаторы и стали думать, кого выбрать царем. Думали, думали и выбрали большака.
«Нет, — говорит один сенатор, — давайте выберем того, кто угоднее богу».
Всем эта речь полюбилась.
«Да, — говорят, — правду ты молвил, господине, нужно выбрать того, кто милее богу. Только как нам об этом узнать?»
«А вот как, — отвечает сенатор. — Заставимте их молиться богу, а лампаду не затеплим; у которого во время молитвы лампада затеплится сама, тот и будет люб богу».
Губернатору очень интересно было слушать сказку; он даже позабыл про все свои горести, а от сивухи, которую поднес ему хозяин, у него весело зашумело в голове.
— Ну-ну, продолжай, — кивнул старику губернатор. Он далее силком усадил старика, который все продолжал стоять перед генералом.
— Заставили молиться большака. Молится он, молится, а лампада не затепляется. Потом стал молиться меньшой: помолился немного, лампада сама и затеплилась. Сенаторы и выбрали его царем. Стал он царствовать, а большаку делать нечего. Вот он и поехал в чужие земли. Ездил, ездил и приехал к Елени…
— К эллинам? — перебил рассказчика Головцын.
— Ну, не знаю. К Елени — так сказка сказывается. Тут он стал учиться волхвованию и сделался волхвом. Брат меньшой прослышал об этом и поехал к Елени. Приехал туда и спрашивает: «Где мой брат?» Ему на это говорят: «Брат твой был волхвом, а теперь уже он умер». — «Сведите меня на его могилу».
Пришли на могилу, глядят — на ней растет невиданное дотоле стеблие. «Что это за стеблие?» думают все, а узнать никак не узнают. Взяли лопату, стали рыть и видят — стеблие растет из ребра человечьего, корни пустило во все стороны, а на этих корнях — земляные яблоки.
При этих словах весь хмель слетел с губернатора. Он подался вперед и схватил мужика за руку.
— Ну?
— Ну, взяли они да и сварили эти яблоки, чтобы испробовать, скусны ли. Поели и глядят — впрямь они скусны. С тех пор и пошли по миру эти яблоки садить да есть…
Старик помолчал минутку, потом продолжал:
— Увидел бог: нехорошее дело делают православные христиане, и послал им своего ангела. Ангел явился одному епископу и говорит: «Скажи ты, епископ, православным христианам, чтобы они земляных яблок не садили и не ели. А кто ел, тот да покается и получит оставление грехов, кто же не покается, тот не внидет в царствие божие».
Может быть, этот рассказ подействовал на генерал-майора Головцына, может быть рапорты сотских, только здоровье его, подломленное всеми волнениями, окончательно изменило ему, и вскоре после этой одинокой прогулки он умер. Губернаторы, что пришли ему на смену, забыли и указ правительствующего сената и наставления медицинской коллегии. Они совсем оставили заботы о разведении земляных яблок. У крестьян же не было клубней на посев, они и не знали, как взяться за новое дело. Многих пугали и страшные сказки староверов, которые называли эти клубни «чортовым яблоком» и стращали народ адскими муками. На сорок лет забыли о новом растении в этом краю.
За это время новое слово появилось: «картофель». Наконец в 1806 году после целой вереницы бездействовавших губернаторов дело, начатое Головцыным, взвалил на свои плечи барон Аш. Он строго-настрого приказал земским исправникам благоразумным советом внушать крестьянам, чтобы они умножали посевы картофеля. Но барон Аш не обладал предусмотрительностью Головцына. Одного только внушения оказалось недостаточно: крестьянам нужны были клубни для посева. А о клубнях барон Аш и не подумал. Исправники «внушали», не щадя сил, и словом и делом — и через солдат секли и запросто секли, но толку от этого было мало. Шенкурский исправник — тот даже руками развел и представил губернатору рапорт: «Сколько я ни старался склонять крестьян к разведению картофеля, но успеть в том не мог по причине, что крестьяне таковых семян достать не могли». Получив такие же рапорты из Онежского уезда, из Пинеги, из Мезени, из Холмогор и из Кеми, барон Аш в свою очередь развел руками и окончательно потерял надежду «внушить, убедить и склонить». Его преемник, губернатор Перфильев, пошел еще дальше, чем он. В полном сознании ответственности, которая на нем лежит, Перфильев отважно углубился в архивные дела; он извлек на свет божий толстые папки с надписями, сделанными рукой самого Головцына. В этих папках он отыскал пожелтевший экземпляр «Наставления о разведении земляных яблок», один из тех пятисот двадцати пяти экземпляров, которые некогда столько горя принесли самоотверженному генерал-майору. Он вновь обнародовал это наставление и разослал во все концы губернии. Но семян у крестьян не было по-прежнему, и весь труд губернатора Перфильева пропал даром: печатные наставления не дали урожаю нисколько.
Нет, до 1811 года не было в этом краю губернатора, который мог бы назвать себя достойным продолжателем дела Головцына. В этом году принял бразды правления в свои руки адмирал Спиридов. Он был военным губернатором и действовал по-военному — быстро и решительно. Заняв свой пост, он немедленно сообразил, что для успеха дела необходимы, во-первых, семена, во-вторых, палка.
И тотчас отписал об этом министру полиции генерал-адъютанту Балашеву. Во-первых, писал он, необходимо раздать по волостям достаточное количество картофеля на посев, полагая примерно по 1500 четвериков на уезд. Во-вторых,— нет, он не решился написать так просто и грубо — «палка». On написал языком образованного человека: «…но как крестьяне здешней губернии, не привыкшие к посажению картофеля и имея отвращение ко всякому новому заведению, хотя оно для них впредь будет полезно, станут ныне отрекаться как от покупки картофеля, так и за неумением, как его садить, и что для покупки и разведения картофеля нужно будет сделать им принуждение, то в сем случае я представляю вашему высокопревосходительству на благоусмотрение и разрешение от его императорского величества, дабы сие заведение не сочтено было с моей стороны крестьянам притеснением».
Министр полиции также был человеком образованным. Он прочитал донесение: во-первых, семена, во-вторых, палки. И представил рапорт адмирала на рассмотрение императору. Как ни занят был в эту пору император войной с Бонапартом и пожаром Москвы, он среди многотрудных своих дел нашел время, чтобы ознакомиться с донесением архангельского губернатора.
Александр Первый соизволил одобрить как первое, так: и второе — и семена и палки. Адмирал Спиридов очень обрадован был этим решением. Он был совершенно уверен, что нет теперь никаких препятствий для успешного распространения картофеля во вверенной ему губернии. И, слушая рассказы старожилов о злоключениях бедного неудачника генерал-майора Головцына, он только самодовольно усмехался.
Увы! Самонадеянный адмирал не знал, сколько терний лежит на его пути. Очень скоро он сообразил, что семена и палка — это еще не все. Нужны были знающие люди, которые научили бы местных жителей, как разводить картофель. Министр полиции генерал-адъютант Балашев разыскал в окрестностях Петербурга трех немцев-колонистов, которые соглашались отправиться в Архангельскую губернию, чтобы научить тамошних крестьян, как обходиться с картофелем. Это были Тобиас Шефер, Михель Бендер и Христоф Флейшман. О, эти немцы знали себе цену! Они поставили точные условия: проезд из Петербурга в Архангельск и обратно на казенный счет, казенная квартира с отоплением и освещением, затем для каждого из них телега, сани и все необходимые им земледельческие орудия. Тобиас Шефер потребовал себе жалованья 500 рублей в год и единовременно 150 рублей на зимнюю одежду. Михель Бендер и Христоф Флейшман потребовали себе жалованья по 1000 рублей в год. Эти три немца позарез нужны были адмиралу Спиридову.
Ведь руки у него были развязаны. Единственное, чего ему нехватало, — это вышепоименованных трех немцев.
Затруднение заключалось в том, что у губернии не было денег на оплату этих колонистов. Адмирал Свиридов, устроил по этому вопросу совещание с гражданским губернатором и вице-губернатором — ум хорошо, а два лучше. Тут было даже три ума. И они отыскали в конце концов выход. Мудрые государственные деятели произвели точный подсчет и нашли, что для покрытия этих издержек достаточно учредить по всей губернии сбор по восемь копеек с каждой крестьянской души мужеского пола в продолжение трех лет. С таким ходатайством они и обратились к императору.
Нужно заметить, что это было только начало всех бед. Император не согласился одобрить этот налог. Прочитав бумагу, он написал; «Положение о разведении картофеля привести в исполнение, с выдачею потребной суммы or казны». Потом, подумав, добавил: «если на сей случай пожертвований добровольных не будет».
Три государственных ума собрались снова. Они судили и рядили и пришли к справедливому решению: ежели Императору угодно было высказать надежду относительно добровольных пожертвований, значит эти пожертвования должны быть. Адмирал Спиридов кое-кому намекнул об этом — и спустя несколько дней расторопный архангельский прокурор Иван Максимов сочинил следующее воззвание:
«23 марта 1812 г.
Чувствительным сердцам, к благотворению расположенным, представляется следующее:
Кому из нас, милостивые государи, не известно то бедное, горестное состояние, в котором находятся добрые поселяне, в бесплодном крае живущие и по неурожаю принужденные терпеть несносный голод. А голод, о боже! до чего он доводит! Многие семейства, желая поддержать жалкую жизнь свою, принуждены употреблять в пищу древесную кору, листья и солому. Известно, что следствием сей пищи есть крайняя слабость и опухоль, преждевременно жизнь сокращающие.
Смотря душевными глазами в толь жалкое положение многих семейств, должны мы, в честь христианского нашего имени, благотворить ближнему и во время горестной нужды усердно отирать слезы рукою милосердия.
И так, в чувствах священной сей обязанности, мы, любезные сограждане, поревнуем попечениям правительства. Оно обещает доставить сюда знающих колонистов для надежного изучения разводить картофель.
Преизящное желание, чтобы там, где суровость климата и неудобство земли отказывает в урожае хлеба, наградить питательнейшим растением, польза которого во всех прочих местах известна.
Колонисты всем бедным нашим поселянам покажут верный способ: как с картофелью обращаться, на какую землю садить и проч.
Почтенные господа! Бог благословил нас всем, не поскупимся же от избытков своих уделить для помощи бедным крестьянским селениям на покупку им необходимо нужных картофельных семян, также на содержание обещанных колонистов, покуда наши добрые бедные поселяне к собственной и общей нашей пользе научатся разводить оный сами».
Сочинивши это воззвание, прокурор Иван Максимов дал писарю переписать его искусной скорописью, затем сделал на беловике приписку собственной рукой:
«При сем прилагаю сто рублей. И. Максимов».
Уже на другой день он вручил это воззвание адмиралу. На воззвании стояло уже девять подписей, всего на сумму 1150 рублей. На этом сбор пожертвований и закончился. Адмирал Спиридов не стал продолжать его, так как тем временем новое печальное известие пришло из столицы. Эти три колониста — Тобиас Шефер, Михель Бендер и Христоф Флейшман — передумали: им вдруг пришло в голову, что они продешевили! И сейчас они заломили совсем несусветную цену, эти жадные немцы! Даже министр внутренних дел нашел, что они не стоят таких денег. К тому же он сомневался, полезно ли будет вообще посылать для этого дела немцев. Крестьяне, скорее всего, отнесутся к ним с недоверием. Не лучше ли, если обучать крестьян разведению картофеля будет свой брат, русский человек? Он и растолковать им лучше сумеет и веры к нему будет больше.
Адмирал Спиридов совсем приуныл. Не так-то просто оказалось продолжать дело, начатое генерал-майором Головцыным. Адмирал готов уже был махнуть на это дело рукой, как вдруг фортуна ему снова улыбнулась. С высочайшего разрешения для обучения разведению картофеля командирован был в Архангельскую губернию надворный советник Козлов. Он обучался земледелию в Англии и был очень ученым человеком, — куда там трем немцам! Жалованья ему было положено, за счет министерства, 1000 рублей, на разъезды и содержание рабочих 2000 рублей в год и сверх того 500 рублей на покупку и доставку в Архангельск семенного картофеля.
Козлов привез с собой двух огородников, крестьян Ярославской губернии, Никифора Алексеева и Петра Федорова.
Наконец-то вздохнул адмирал Спиридов: кончились его злоключения! Но и на этот раз он ошибся.
Козлов заболел по пути в Архангельск и вскоре по прибытии в город умер. А огородники-ярославцы как приехали в этот северный край, так и затосковали.
— Нетто это земля? — говорили они, колупая землю носком сапога. — Тьфу! Смотреть на такую землю тошно.
Не понутру пришлась им архангельская сторона. Они очень боялись, что протянут тут ноги, как этот их барин, Козлов.
На место Козлова был прислан из Петербурга чиновник Селезнев. Но в этом году картофель сажать уже было поздно: Селезнев приехал в июле.
А осенью вдруг стукнул ранний мороз, и весь семенной картофель, какой был в Архангельской губернии, померз.
— Ну разве ж можно тут жить? — повторяли Никифор и Петр. — И где ж это видано, чтоб восьмого сентября снег лег выше сидячей собаки?
1 октября кончился их контракт. Большие деньги получали они по контракту: Никифор — 450 рублей за полгода, Петр — 350. Но, как ни уговаривал их Селезнев, они ни за что не хотели остаться в Архангельске.
— Ну их к лешему, ваши заработки! — отвечали они. — Рассчитайте нас только достальными деньгами, а мы здесь и минуты не останемся!
И они покинули неласковый северный край.
В эту пору из летописей Архангельской губернии исчезло имя решительного и быстрого адмирала, военного губернатора Спиридова. То ли он умер от всего пережитого, то ли устал и вышел в отставку. Может быть, последней каплей, которая переполнила горькую чашу адмирала, было решение холмогорской градской думы: «Разведение в здешнем городе Холмогорах картофеля граждане не могут почитать для себя необходимым, а потому представляем на ваше рассмотрение: не благоугодно ли будет разведение здесь картофельного растения приказать оставить, так как общество от того не предвидит для себя пользы, кроме единственно отягощения».
Так или иначе, но имя славного адмирала Спиридова отошло в прошлое, чтобы украсить собой длинный ряд имен, возглавляемый именем генерал-майора. На смену Спиридову пришел контр-адмирал Клокачев.
В эту пору кончился трехлетний срок субсидии от министерства на обучение разведению картофеля в губернии. И контр-адмирал Клокачев, который был не слишком храброго десятка, трухнул не на шутку, когда получил запрос генерала от артиллерии графа Аракчеева: до какой степени доведено в Архангельской губернии разведение картофеля? Съежившись от страха, он взял карандаш и подсчитал. Селезнев работал в Архангельске два года не покладая рук и за это время развел в губернии 34 четверти картофеля, которые обошлись казне в 8500 рублей. Так он и написал Аракчееву, и правительство решило, что не стоит более держать тут чиновника для наставления жителей в разведении картофеля.
У контр-адмирала началась спокойная жизнь: все картофельные дела он передал учрежденному незадолго до этого продовольственному комитету; этому же комитету достались те деньги, что собрал сердобольный прокурор Иван Максимов, — 1150 рублей. У великой Российской империи не нашлось больше денег на введение новой культуры.
Тут произошло удивительное дело. С той самой минуты, как губернатор умыл руки и думать забыл о картофеле, понемножку, почти незаметно живучее это растение начало пускать корни в неблагодарную землю Архангельской губернии. Больше того, оно начало даже завязывать клубни! Продовольственный комитет каким-то образом умудрился на свои 1150 рублей купить семян; и мороз пощадил их, и из года в год семенного картофеля у него становилось больше. Так что в 1824 году комитет посадил уже 382 четверти картофеля, а снято его было 1154 четверти! Теперь у всей губернии было уже достаточно семян для посева. И комитет, продолжая свою работу по насаждению картофеля, принялся уже за капусту, морковь и свеклу, за лук и чеснок! Разумеется, успешная эта работа объяснялась тем, что губернатор Клокачев помогал ей своим невмешательством. Поэтому имя его должно бы написать золотыми буквами в списке архангельских управителей, насаждавших сей овощ. И только забывчивостью архангельских граждан объясняется, что на площади в городе Архангельске никогда не был воздвигнут ему монумент с надписью: «Благодетелю человечества контр-адмиралу Клокачеву, мудрым своим невмешательством поощрившему разведение картофеля в Архангельской губернии».
К счастью, преемники контр-адмирала последовали его примеру. С каждым годом урожай картофеля в губернии вырастал вдвое.
Архангельские граждане, входившие в продовольственный комитет, успели даже позабыть, что бездействие губернаторское много полезнее губернаторской деятельности. А так как средства, собранные пятнадцать лет назад сердобольным прокурором, уже подходили к концу, неосмотрительные эти граждане отважились обратиться к новому генерал-губернатору генерал-майору Миницкому с просьбой помочь комитету деньгами. Однако, верный обыкновению ближайших своих предшественников, генерал-майор Миницкий на эту просьбу ответствовал: «Как на разведение картофеля и прежде казна пожертвовала немалыми суммами и как полагать надлежит, что жители удостоверены уже в пользе разведения картофеля, то надобно только,. чтобы городничие, городские головы, земские испрадзники и заседатели не ослабевали в исполнении прежде данных им по сей части предписаний, и нет прямой надобности подвергать на сей предмет казну издержкам, совершенно напрасным».
Члены продовольственного комитета, получив такой ответ, снова пересчитали рубли, которые остались от средств, собранных сердобольным прокурором, в 1812 году. Их оставалось совсем мало, этих рублей: пришлось по одежке протягивать ножки. Кое-как дотянули они до 1836 года. В этом году, истратив последние 400 рублей из 1150, члены комитета вынуждены были оставить всякую заботу о насаждении новой культуры в губернии.
Дело, начатое столь рьяно генерал-майором Головцыным в дни царствования императрицы Екатерины, опять захирело. Во многих уездах крестьяне перепахали плантации картофеля, засадили их капустой и засеяли горохом. Не надеясь на свои слабые силы, продовольственный комитет передал дело разведения картофеля в руки новой, только что учрежденной палаты государственных имуществ.
Так закончилась первая, восьмидесятилетняя «война за просвещение» в Архангельской губернии. Тот, кто захочет представить себе, какими путями шло разведение картофеля в других провинциях Российской империи, найдет правдивое описание этого в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина. И пусть читателя не смущает, что великий сатирик в своей летописи именует картофель «горчицей».