Тульский дворянин Андрей Тимофеевич Болотов, только что произведенный в подпоручики, не успел еще привыкнуть к офицерской треуголке и к своему золотому темляку; он нарочно прохаживался перед часовыми, чтобы солдаты отдавали ему честь.
Все ему было в диковинку в этом первом в его жизни походе: расшитые золотом шатры генерал-фельдмаршала, секретные гаубицы с дулами, прикрытыми медной сковородой, замкнутыми и запечатанными; лихие наездники-калмыки, полунагие, в красных суконных кафтанах, небрежно накинутых на плечи.
Он командовал ротой неподалеку от Риги и не мог нарадоваться, видя у себя под окошком свою роту, выстроившуюся во фрунт, слыша, как бьют у него зорю, ежечасно раздавая приказы и пояснения. До военных экзерциций молодой подпоручик был великим охотником, и солдаты его садились за обед не прежде, чем, став вокруг котла, с кашей, промечут ружьем весь артикул. Подпоручик хвалился, что солдаты им чрезвычайно довольны, ни один из них не жаловался, что слишком был бит или изувечен, ни один не был отправлен в лазарет или прямо на тот свет.
Болотов был любознателен до всякой науки и часу не мог провести без дела. В промежутках между экзерцициями, старательно очинив перо, он для собственного удовольствия садился переводить немецкий роман под названием «МалоЬлыханная и бедственная жизнь и похождения Якова Пакартуса, бывшего потом милордом в Англии». В двух верстах от лагеря стоял стекольный завод, и часто хаживал туда Болотов; его удивляло до крайности, что из простой золы, песку и соли делается столь твердая и прозрачная материя, как стекло. Он пробовал и сам делать бутылки, и не без успеха. Еще развлекался он на досуге деланием всяких фейерверочных фигур. В одной немецкой книге он вычитал, как составить особый порошок, который, ежели подержать его над зажженной свечкой, прегромко хлопает. Вскоре по вступлении в Пруссию, когда войска стояли лагерем у реки Прегель, слуга его полез в походный сундук за бельем — и тут попался Болотову на глаза спрятанный в ящике стеклянный рог с тем белым хлопательным порошком; ему вздумалось сжечь его в большом количестве и посмотреть, как громко он хлопнет. Солдаты, наварив каши и пообедав, улеглись уже спать, но огни еще курились. Болотов насыпал на сковородку порошку, поставил на огонь и ушел к себе в палатку. Вдруг раздался такой удар, как бы разорвало большую бомбу. Все полки, стоявшие окрест, всполошились; от самого фельдмаршала один за другим прискакало несколько ординарцев, и все кричали и спрашивали: «Кто это? Кто и для чего выстрелил из пушки?» Ни жив ни мертв, спрятавшись под одеялом, лежал подпоручик Архангелогородского полка; однако никто не узнал, что он — виновник тому переполоху.
Этот лагерь у реки Прегель крепко запомнился Болотову еще потому, что тут русские впервые увидели и узнали «тартуфель». Во всех ближних к лагерю деревнях насеяны и насажены были его превеликие огороды; и как он около этого времени начал поспевать и годился уже к употреблению в пищу, солдаты скоро о нем проведали, и в один миг очутился он во всех котлах. Болотов и сам отважился его отведать и нашел, что тартуфели эти, точно, вкусны, особливо с солью и маслом.
Русские войска заняли Кенигсберг и Берлин. Четыре года прожил Болотов в Кенигсберге и многому научился за это время.
Он жадно читал немецкие книги и внимательно присматривался, как ведут хозяйство прусские крестьяне. Эта наука пошла впрок молодому помещику и очень пригодилась ему, когда кончилась Семилетняя война и он возвратился в милую и любезную свою усадьбу Дворяниново.
Подъезжая к родным местам, он гнал лошадей так, что не раз пришлось останавливаться и, скинув колесо, заливать водой горящую ось.
Дом был ветхий, замшелый, весь почерневший от времени. Старики-крепостные бросились целовать руки своему господину; мужики и бабы помоложе держались в стороне, и не один угрюмый, твердый взгляд приметил Болотов, пока толковал с приказчиком.
— Народ здесь такой, что любит грозу, — шепнул ему приказчик. — Дай им хоть малую волю, тотчас же поднимут голову и ни на кого не станут смотреть.
— У меня не поднимут! — усмехнулся Болотов, и черты его лица сразу заострились; ему можно было дать теперь не двадцать шесть лет, а все сорок.
Тут же, поздоровавшись со своими людьми, сказал он им несколько нравоучительных слов.
— Меня, господина своего, вы узнать не имели еще случая, — начал он. — А я о ваших обычаях наслышан довольно. Говорят, друзья мои, будто бы вы уже слишком преданы шалостям и своевольству. Я не знаю, правда то или нет, но на слушай, если молва сия не пустая, то советую вам, друзья мои, все такие шалости бросить совершенно.
Он выждал немного, обвел своих людей серыми холодными глазами.
— И сказываю вам наперед: никакого своевольства терпеть я не буду, но и самомалейшая шалость не останется без примерного наказания. А теперь ступайте с богом продолжать свои работы.
Не медля, Болотов принялся перестраивать дом, насаждать липки и яблоньки, разбивать цветники, строить беседки. В первый же год взялся он за разные экономические опыты, причем упражнялся во всех отраслях сельского хозяйства, но всего прилежнее занимался садоводством. Главной заботой его было — приумножить свои владения, Для этого, по собственным словам, он «принужден был извиваться ужом и жабою, употреблять и волчий рот и лисий хвост».
Правдами и неправдами оттягал он у соседей-помещиков и у волостных крестьян земельки немало. В часы досуга, прогуливаясь по аллеям и дорожкам своего сада, часто размышлял Болотов о своем благополучии.
«Правда, достаток мой не так велик, — говорил он себе, — чтобы я мог почитать себя богатым. Однако без мала шестьсот человек обоего пола состоят в моих повелениях; все они на меня работают и трудами своими и потом меня кормить, поить, одевать, обогревать стараются. Не великая ли это для меня выгода и не должен ли я благодарить за это бога?»
Был у Болотова друг, отставной гвардии полковник Иван Григорьевич Полонский. Он жил верстах в пятнадцати от Дворянинова, и нередко Болотов приезжал к нему в гости, Полонский тоже был великий охотник до садоводства и до всяких экономических опытов, но по причине непомерной тучности навещать свои поля он почитал за тяжелый труд и все больше сидел дома за книгами. Книги он любил переписывать, и собралась у него порядочная библиотека собственноручно переписанных им романов.
— А какой новинкой я вас порадую! — сказал он однажды своему гостю. — Не угодно ли полюбоваться?
Кликнув малого, Полонский велел принести лукошко с земляными яблоками. Болотов даже руками всплеснул.
— Ах, тартуфели! — вскричал он. — Echte preussische Erdäpfeln! Где же вы раздобыли их, друг любезный?
Тут рассказал ему Полонский, что в Финляндии случился голод и вследствие недостатка в хлебе финн принужден питаться древесной корой и разными кореньями — водяными лилиями, змеевкой, горельцем. Озабоченный бедствием, правительствующий сенат поручил медицинской Коллегии изыскать средство, как без большого иждивения помочь голодающим крестьянам. Коллегия доложила сенату, что лучший способ к предотвращению этого бедствия состоит в тех земляных яблоках, кои в Англии называются потетес. И во все губернии империи уже отправлены эти яблоки на расплод. А вот и нарочно составленное «Наставление».
Болотов чуть было не выхватил из рук Полонского невзрачную книжицу, но тот усадил его против себя и сказал:
— Э, нет, батенька, оставьте мне удовольствие прочитать ее вам вслух.
Дородный хозяин откинулся на спинку кресла и принялся читать не спеша, то и дело промачивая горло квасом:
— «Из перенесенных в Европу американских плодов, ни который во всяком климате так хорошо не родится, а в рассуждении великой его пользы с посеваемым хлебом так же сходен, как сей род земляных яблок, которые и земляными грушами, а в иных местах тартуфелями и картуфелями называются…»
Болотову не терпелось поскорее узнать, что говорится в этих листках о разведении земляных яблок, и рассказать хотелось, что он видел в бытность свою в Пруссии, но так как сосед и чином и достатком был выше его, то оставалось ему только терпеливо слушать. Как некогда с великим нетерпением читал Болотов повесть «О приключениях Якова Пакартуса», так и сейчас с замиранием сердца слушал он примечания о различии земляных яблок, о том, как в разводе их поступать, о бережении их зимою, о пользе их в домостройстве.
Несколько дней спустя приступил Болотов к опытам но разведению тартуфеля. Тартуфель был у него двух родов: один — белый, круглый, с немногими ямочками, который по большей части и называли земляным яблоком, а другой — красный, продолговатый и со многими зарубочками; этот род именовали часто земляной грушей. Опыты делал он разные: саживал тартуфель и целиком и кусочками или, нарезав тартуфельной травы, сажал ее без кореньев, Черенки принялись очень скоро, и от каждого черенка к осени родилось до двадцати и более яблок. Однажды велел Болотов привезти с речки крупного серого песку, положить по одному возу на небольшую гряду и перемешать с землею, чтобы она сделалась рыхлее. И от того родилось на этих грядках тартуфелей гораздо больше, нежели на прочих. По каждому опыту Болотов не ленился записывать свои примечания, и таких примечаний накопилось у него довольно.
В самом начале 1766 года приключилось с Болотовым важное происшествие. Ему удалось за сходную цену купить небольшую земляную дачку, а так как крепость писать можно было только в столичном городе, то пришлось ему съездить за этим в Москву. И кто бы мог думать и воображать, что возвратится он из этой поездки с одной безделкой, которая поведет к великим переменам в его жизни и сделает имя его известным всему государству! Идучи по площади перед Торговыми рядами, повстречался он с человеком, который носил для продажи маленькую книжку. Ло любопытству своему и охоте к книгам Болотов на нее взглянул, почел для себя очень нужною и в ту же минуту сторговал и купил ее себе. Книжка эта была экономическая, только что вышедшая из печати, и составляла первую часть «Трудов Вольного экономического общества».
— Батюшки-светы! — восклицал Болотов дорогою, едучи домой. — Как могла она так скоро прислана быть из Петербурга в Москву и дойтить до рук моих? Издана в свет в генваре, а генварь-то еще не кончился. Как же это не знал я и не ведал, что у нас такое Общество учредилося? Да еще именитое, самою императрицею взятое в особое покровительство.
Больше всего взволновался Болотов, прочитав, что Общество приглашает всех дворян, живущих в деревнях, сообщать свои экономические замечания. А в конце книжки приложены были и пятьдесят пять вопросов, касающихся до земледелия. Болотову показалось, что ответствовать на них немудрено; уже дорогою он помышлял, нельзя ли ему на это отважиться. А когда возвратился домой, то не выходило у него это из ума. Все же наперед он решился посоветоваться с Иваном Григорьевичем Полонским.
— Долг платежом красен, Иван Григорьевич, — сказал он радостно, облобызавшись с полковником. — Помните, как угостили вы меня «Наставлением о рождении земляных яблок»? Нынче есть у меня чем и вас обрадовать.
И при этих словах вынул он свою драгоценную безделицу. Полонский глаз не мог отвести от листа, на котором написано было: «Труды Вольного экономического общества к поощрению в России земледелия и домостроительства, часть I».
Под этим заголовком изображен был девиз самой императрицы Екатерины — улей и пчелы, мед с цветов собирающие, с надписью «Полезное».
— Кому же, кому в мысль пришло учредить это Общество? — взволнованно восклицал Полонский.
— Учредители весьма именитые, — сказал Болотов и тут же принялся перечислять их. Потом он прочитал вслух статью профессора Лемана «О различии земли в рассуждении экономического ее употребления», статью члена медицинской коллегии Моделя «О чищении соли», изложение работы Линнея о посеве леса и работу главного придворного садового мастера Эклебена «О сибирском гороховом дереве и его пользе». Наконец дошли они и до вопросов, приложенных к книге, и Болотов признался Полонскому, что имеет охоту написать Обществу в ответ свои замечания о сельском хозяйстве Каширского уезда. Полонский присоветовал своему другу нимало не мешкать, чтобы другие его в том не предупредили. И Болотов, воротясь домой, тотчас приступил к делу. В иных пунктах, однако, он был все еще не вполне сведущ; поэтому он призвал на помощь приказчика своего Фомича и стал читать ему заданные от Общества вопросы. Усачу-приказчику приятно было, что барин имеет нужду в его знаниях. Стоя у притолоки и спрятав обе руки в рукава овчинного тулупа, он с удовольствием рассказывал Болотову все, что знал и ведал. Обстоятельно продумав ответы, Болотов писал:
«Крестьяне в здешнем уезде весьма худое пропитание имеют, и бедных гораздо больше, нежели довольных. Множество есть таких, которые живут в самых беднейших хижинах, едят почти большую часть года без соли, не имеют скота, претерпевают во всем недостаток… Хлеб ест мужик по большей части смешанный с ячменем и овсом. Случается часто, что, за неимением другого, хлеб весь семянной, овес и ячмень поедают… Мяса мужики почти во весь год не видят… Тартофели здесь совсем еще неизвестны, и пользу и употребления оных не знают, однако можно надеяться, что они разведутся, потому что некоторые, хотя и немногие помещики уже в огородах размножать их начинают…»
В несколько дней сочинил Болотов все ответы; показав их Полонскому, он отправил свое сочинение в Петербург. К рукописи приложил он рисунок, изображающий местные земледельческие орудия. Ответы его напечатаны были очень скоро, уже во второй части «Трудов», — и с каким же удовольствием читал Болотов в первый раз напечатанное свое сочинение и рассматривал свой рисунок, выгравированный точь-в-точь и очень искусно! Искреннее соучастие в этой радости его принял Полонский.
— Поздравляю, — говорил он, — поздравляю, Андрей Тимофеевич. Вот и сделали вы имя свое и способности известными всему государству.
Этот успех так ободрил Болотова, что охота его и прилежание к сельской экономии увеличились вдвое; в скором времени послал он в Общество еще одну работу — сочинение о лесах, затем статью о хлебопашестве. Прошло несколько месяцев, и в Дворяниново явился из Каширы нарочный с претолстым пакетом. В пакете была новая книжка с напечатанной в ней работой Болотова, а сверх того — согнутый кусок пергамента.
— Ба-ба-ба! Это что такое? — воскликнул Болотов и поспешно развернул пергамент. Это был диплом с большой восковой печатью, данный ему в удостоверение, что Обществу угодно было избрать его своим сочленом.
Редкая книга «Трудов» выходила без новых сочинений Болотова. Он занят был сразу несколькими работами: переписывал набело сочинение об удобрении земель, составлял наказ управителю, «коим образом управлять ему деревнями в небытность господина»; и в то яге время было у него третье дело, которое заключалось в «превеликом гвозданье с тартофелем».
Четыре года с лишним прошло с того дня, как получил он первое лукошко земляных яблок, и теперь урожай с тартуфельных гряд у него возили уже возками. Вычитав в иностранных книгах, как приготовлять из тартуфеля муку и печь из нее хлебы, решил Болотов проверить эти замечания на опыте. И тотчас нарядил баб и ребятишек перемывать тартуфель в решетах в речке или в прудах, рубить его сечками в корытах и толочь в ступах или тереть на терках. Сперва ребятишки плакали, потому что пальцы у них осмыгивались о терку, однако потом беда научила их матерей изобресть предосторожность. Матери стали увертывать детям пальцы тряпочкою или надевать на них сшитые суконные наперстки. Болотов сам наблюдал, чтобы дети не ленились, потому что хотел определить, сколь выгодна тартуфельная мука в хозяйстве. Главную выгоду он видел в том, что почти вся работа по изготовлению муки могла быть производима малыми детьми, неспособными к другому труду. Усадив четырех ребятишек за терки, он дал им четверик земляных яблок и стал смотреть на часы. Ребятишки перетерли четверик за три часа. «Десятилетний мальчик может уже полчетверика тартуфеля без нужды в короткий осенний день перетереть», записал для памяти Болотов. Так как все опыты его были очень удачны, то и решился он описать их в особом сочинении. И опять и опять усатый Фомич наряжал баб и ребятишек тереть тартуфель на терках, и мочить эту кашицу в воде, и растирать ее и взмешивать и процеживать, пока не отделится от жилочек «самолучший белый ил, или мука». И мужики, проклиная жестокую барщину и заморские яблоки, возили на гряды песок и навоз и окучивали ненавистные серо-зеленые кустики, а потом отправлялись строить для своего господина беседки и фонтаны, рассаживать липки и яблоньки.
Стоном стонали крестьяне Болотова от экономических упражнений и праздных выдумок своего господина. Как-то раз, в самый сенокос, пришло на ум Болотову нарядить множество людей и ребятишек в лес собирать светящихся козявок. Весь день без дела лежали косы, и все Дворяниново — мужики, и бабы, и дети, — рассыпавшись по буеракам и перелескам, ловило Ивановых червячков. Вечером Болотов целую шапку их рассадил по куртинам своего цветника и нарадоваться не мог этому преузорочному зрелищу. А приказчик обходил уже кособокие избы с новым приказом: на заре бабам идти на барский огород, подгребать тартуфельные кусты. Мужики пошумели, потом смирились. Но кто-то ночью нарочно истоптал одну из тартуфельных гряд; сторожа схватили на огороде низкорослого, чернобородого мужичка. Тот уперся и все твердил, что ни в чем не виновен.
— Врешь, бездельник! Лучше признайся сразу! — шипел Болотов, бледный от злости.
Несколько раз принимался он пороть мужика и сек до того, что кожа на спине у несчастного висела клочьями. Но мужик только скрипел зубами и повторял, что хоть до смерти его засеки, а признаться ему не в чем. Тогда Болотов велел скрутить ему руки и ноги и, бросив в натопленную жарко баню, насильно накормил его соленою рыбою. Потом приставил к нему строгий караул и приказал морить его жаждою до тех пор, пока не повинится. И мужик никак не мог перенести нестерпимой жажды и повинился в том, что в сердцах истоптал тартуфель.
Выгнав народ из изб, чтобы все, даже малые дети, смотрели на расправу, Болотов снова принялся истязать чернобородого мужичка.
Результатами этого истязания Болотов очень был доволен: тихо стало в Дворянинове, слова никто не смел молвить против барина. И снова спокойно, без всяких помех занимался Андрей Тимофеевич своими излюбленными экономическими опытами; развлекался живописью и составлял загадки в стихах; переводил с немецкого или сам сочинял философическую книгу «О благополучии человеческой жизни», А устав от литературных трудов, спешил в сад, к тюльпановым грядочкам, к скороспелой сирени, к чужеземным, нежным гвоздичкам и прочим цветочным произрастениям. В столь многообразных занятиях и в тяжбах с соседями за новые участки пахотной; земли, за луга, за лесочки, за пруды, где можно было на прусский манер разводить карпов, не примечал Болотов, как бежит время. И вот уже снова пришел в Дворяниново солдат из Каширы и принес новую, четырнадцатую часть «Трудов» Общества, в которой были напечатаны две! статьи Болотова: «Примечания о тартофеле, или земляных, яблоках», и «О делании из тартофеля муки».
Это была первая русская работа о картофеле.