Лето после выпускного экзамена в училище мы, к моему огорчению, провели не на привлекавшей меня Алме, а на даче под Ялтой.
Тут собралась вся паша семья, дачка же была маленькая. Поэтому жить пришлось в большой тесноте, к которой мы совсем не привыкли. У меня не было отдельной комнаты, и помещался я вместе с братом. А так как я до того никогда ни с кем не делил своей комнаты, то теперь совершенно не мог ничем заниматься. Это было впервые за всю мою жизнь, когда я испытал скуку, несмотря даже на то что в соседней даче жила необыкновенно симпатичная семья наших знакомых, где было шесть человек молодежи, подходившей нам по возрасту. Это была публика живая, веселая и вдобавок очень музыкальная: все обладали хорошими голосами, так что у нас процветало и хоровое пение, и дуэты, и были даже солистки.
Я, конечно, не думал чуждаться составившейся дружной компании молодежи, но одного веселого и приятного препровождения времени мне было мало. Можно отдавать все свое время только развлечению день, два, пять… но нельзя же заниматься пением, играми, разговорами и прогулками сплошь два месяца подряд. Мне совершенно необходимо было иметь какое-нибудь дело, занятие.
До сих пор я это дело всегда находил — стоило только мне уйти куда-нибудь в лес, на речку с удочкой или пошататься где-нибудь с ружьем и последить за птицами. Если бы это было возможным здесь, я мог бы, пожалуй, примириться даже с нашим «квартирным кризисом», так как тогда комната была бы мне нужна только для того, чтобы спать в ней. Но в том-то и дело, что здесь я был лишен именно самого мне необходимого простора и нетронутой природы. Пыльное Симферопольское шоссе около самого дома. Растительность кругом Ялты, хотя и богатая, но все это частные сады, старательно обнесенные оградой и не менее старательно охраняемые. Все искусственно, все создано руками человека. С ружьем тут уж никуда не сунешься… Какая там природа, где уж мечтать о просторе!
И я изнывал от скуки и спешил воспользоваться всяким поводом для того, чтобы удрать на несколько дней в Симферополь. Там я был по крайней мере один в целой квартире; там у меня были мои товарищи, с которыми я никогда не скучал; туда меня тянули наконец еще и другие нити, начало которых надо было искать не в нашей реалке, а в женской гимназии…
Так прошла часть лета, а затем брат уехал из Ялты, и я получил в свое полное распоряжение всю комнату, т. е. и возможность заниматься, и забыть о скуке. И пора было, так как меня ждал конкурсный экзамен в высшем учебном заведении. Это дело не шуточное, а мне совсем не хотелось вернуться с экзаменов обратно. Никто и ничто мне теперь не мешало, и я засел за работу по-настоящему, так как времени оставалось уже очень мало.
Года через три мне опять пришлось жить летом в Ялте, тогда она не оставила по себе такой плохой памяти, как в первый раз. Места у нас на даче было на этот раз достаточно, жили мы дальше от города, т. е. ближе к природе, которая была более доступна. Наконец в это лето я больше времени проводил в Севастополе, чем в Ялте. И на этот раз я успел даже сделать здесь кое-что путное. Так как животный мир, кроме насекомых, которыми я тогда совершенно не интересовался, был почти недоступен, то я занялся растительным царством природы. Оно здесь было представлено действительно роскошно. Особенно богата была древесная и кустарниковая растительность, поражавшая своим бесконечным разнообразием. Владельцы бесчисленных здешних садов с давних пор увлекались разведением у себя всевозможных пород деревьев и кустарников, стараясь щегольнуть друг перед другом какими-нибудь необыкновенными новинками или редкостями, которых еще ни у кого нет. А некоторые занимались этим и серьезно, из любви к делу. В конце концов в садах Ялты и ближайших окрестностях собралось чуть ли не все, что только может расти в климате Южного берега Крыма. Здесь вы могли найти что угодно, начиная от наших северных сосен, берез, елей, рябины и можжевельника и кончая калифорнийской веллингтонией, страшной чилийской араукарией с ветвями, изгибающимися, как змеи, и сплошь усаженными твердыми листьями-колючками, и австралийским эвкалиптом… Даже совершенно равнодушный к природе и растительности человек не мог пройти мимо, не обратив невольно внимания на многих из этих чужеземцев и некоторых наших южан.
Как можно, например, не заметить цветущей белой магнолии с ее огромными, с десертную тарелку величиной, белыми цветами, сильный аромат которых доносится уже издалека? Или той самой араукарии с ее страшно колючими, причудливо изогнутыми ветвями? Или веллингтонии, поражающей необычайной толщиной своего ствола при сравнительно небольшом росте самого дерева? А иудино дерево, у которого бесчисленные розовые цветы сидят не только, как у всех деревьев, соединенные стебельками с концами ветвей, но помещаются на коре толстых ветвей и даже прямо на стволе дерева. Или прелестный земляничник, у которого в известное время года кора на ветвях становится совершенно гладкой, бархатистой на ощупь, и принимает ярко-красную окраску… Наконец оригинальный кустарник Chimonanthus, который выбирает для своего цветения весьма странное время: самый разгар зимы… Понятно, что такое изобилие совершенно новых, невиданных деревьев и кустов не могло не заинтересовать меня. И я со всеми ими не только хорошо ознакомился и называл их безошибочно, но намерен был совершить, с точки зрения многочисленных ялтинских садовников и владельцев садов, страшное преступление: я решил собрать коллекцию образцов всех древесных и кустарных пород, которые найду в Ялте. Сделать это было не так легко, так как все сады, конечно, охранялись, и надо было суметь уловить момент, когда по соседству нет не только садовника, но и вообще никого. Тут я быстро срезал ветку, отрезал от нее обрубочки, а самую ветку мгновенно засовывал куда-нибудь подальше в кусты, чтобы она не попалась на глаза садовнику и не навела его на подозрение и на мысль выследить вора. Конечно, обрубочки мне приходилось делать не толстые, так как с толстыми ветками достаточно быстро справиться при помощи перочинного ножа невозможно. Но за то я не боялся, что мои хищения обратят на себя внимание,— заметить исчезновение умело вырезанной среди густых ветвей одной веточки в палец толщиной не так-то легко. Так понемножку, посещая разные сады, выискивая все новые и новые породы деревьев и не забывая внимательно озираться по сторонам, я составил очень недурную дендрологическую коллекцию, значительно больше, чем из 100 видов. И собирал я образцы даже в двух экземплярах; основную коллекцию передал в лесной кабинет Института, в котором я в это время перешел уже на четвертый курс, а дублетная сохранялась у меня до войны…
Во время своего третьего проживания в Ялте я уже не проклинал ее, а проникся к ней даже благодарностью. Как и почему это могло случиться, будет рассказано дальше.
Между тем время шло.
Я окончил училище, и мне надо было подумать о том, что делать дальше. То есть — выбрать себе высшее учебное заведение для окончания образования. Хотя я учился очень хорошо и окончил училище с круглой пятеркой, но это меня нисколько не удовлетворяло. Двери всех специальных технических высших учебных заведений были для меня открыты. Но сам я войти в эти двери вовсе не стремился. Все инженерные высшие учебные заведения я сразу отбросил: во-первых, я не любил математики; во-вторых, какая же природа для какого-нибудь архитектора, путейца, горняка, не вылезающего из шахты, или технолога на заводе? Правда, у путейцев и горняков была и тогда возможность изыскательской работы среди природы. Но тогда такой работы было мало, а, кроме того, работая по другой специальности, я окончательно был бы лишен возможности заниматься тем, что мне было интересно. Надо было найти такую специальность, чтобы она мне не мешала, а, может быть, даже и помогала. Такую специальность найти не трудно: естественный факультет университета давал как раз то, что мне было нужно. Но… тут-то мне и пришлось вспомнить гимназию! В мое время в университет принимали только окончивших полный курс гимназии. Через несколько лет правила были изменены, и стали принимать со свидетельством реального училища, лишь с легким проверочным экзаменом по латинскому языку. Но в мое время этой льготы еще не было, и университет оказался для меня закрытым. Садиться на год для того, чтобы пройти курс трех старших классов гимназии с ненужным мне греческим языком, у меня никакой охоты не было.
Но отказаться от близости к природе я не мог. И мне оставалось выбирать только между Лесным институтом и Ново-Александрийским сельскохозяйственным, так как никаких других высших учебных заведений тогда не было. Петровско-Разумовская Академия была после студенческих «беспорядков» закрыта, как тогда говорилось. Были, правда, еще ветеринарные институты. Но на них смотрели свысока, как на что-то ненастоящее, и дуда шли только те, кто хотел поменьше работать и поскорее получить диплом. Наконец от особенно манившего меня Лесного института тоже пришлось отказаться, так как я боялся вернуться в Петербург, откуда мы еще так недавно бежали.
Итак, для меня оставался один Ново-Александрийский институт. В него я и поехал. И ни разу за всю жизнь не пожалел о сделанном выборе.