Да, Афганистан влек ученого долгие годы. То была своего рода безумная идея: ведь массивы, занятые культурным земледелием, составляют всего лишь два процента всех земель Афганского нагорья.
На остальных необъятных песчаных, глинистых и каменистых пространствах царят лишь полынь, верблюжья колючка да гремящие «мячики» высохшего колоцинта — дикого горького арбуза — катаются среди гравия и песка, подгоняемые ветром… Когда зной сжигает последние остатки растительности, южные племена перекочевывают со стадами на север.
Этот пустынный край украшен лишь несколькими оазисами, цветущими вокруг высокогорных здешних городов: Герат (высота над уровнем моря 925 м), Газни (2350 м), Кандагар (1050 м), Кабул (1760 м)… Но чего стоили эти вознесенные на горную высоту райские кущи!
Поэт писал: «…И тогда с неба принесли комок земли, и из него вырос Кабул. Ангелы, увидев Кабул, сказали: здесь лучше, чем на небе!.. Каждая пядь земли Кабула дороже, чем весь мир».
Пологие склоны гор кабульского оазиса представляют собой каменистое плато, каждый клочок земли здесь действительно на вес золота. То там, то здесь можно видеть, как люди копошатся у разрушенных построек, у древних развалин, добывая из-под них землю, развозя ее на осликах на поля. Даже из-под каменистых осыпей кирками выдалбливают землистые прослойки… Сколько раз раздумчивый ослик пройдет со своей поклажей, прежде чем на голом камне возникнет поле для посева…
И все же Вавилов рвался сюда с необычайной настойчивостью.
Караван вошел в афганские земли через Кушку. Миновав Гератский оазис, отряд разделился. Общее направление было на Кабул. Но с запада на восток вдоль Гиндукуша одна часть каравана пошла по северным его предгорьям, другая по Хазарийской дороге, по южному склону.
Путь каравана Николая Вавилова шел вдоль северных отрогов, по тому самому великому караванному пути, который вел некогда от междуречья Тигра и Евфрата в Индию и Китай. Здесь лежало древнее Греко-Бактрийское царство, родина мифического пророка Зороастра. В 328 году до нашей эры здесь со своими легионами прошел Александр Македонский; завоевав Бактрию, он через перевалы Гиндукуша вошел в долину Кабула, переправился через Инд и занял долины Западной Индии.
Через перевалы Гиндукуша (в переводе — «Смерть индусов») непрерывно перекатывались волны завоевателей, алчущих сказочных богатств Индии — ассирийцы, персы, греки, скифы, парфяне, гунны, турки, арабы, монголы… Все они основывали города, а также возводили молельни, храмы, рабаты — своего рода трактиры, земляные избы без окон, где спали вповалку и люди и лошади.
Но здесь была не оседлая цивилизадия, а цивилизация «перекати-поле»… Здесь и трудно было как следует обосноваться. Все, что возникало, сметалось волнами все новых и новых нашествий… Найденные археологами культурные слои не уходили глубже первого века нашей эры…
И все же было нечто, что свидетельствовало о древности, значительно более глубокой, чем пирамиды Египта, крепостные стены Трои или развалины Вавилонского храма. Этим живым (позванивающим на ветру) свидетельством была пшеница, вернее, обилие ее форм и рас, а также богатейший неповторимо-оригинальный набор сортов овощей — моркови, лука, чеснока, свеклы, репы, редьки, баклажана, шпината, дынь, арбузов, винограда, тыквы, инжира, гранатника, чечевицы, гороха, пряных и лекарственных растений, укропа, тмина, мяты. И льна и хлопка. И шабдара («растения ночи») — его упоительный аромат, наполняющий долины и предгорья, памятен был еще с персидской экспедиции. Гератская долина, где одна деревня примыкает к другой, минареты, мечети, кладбища перемещались с полями и садами,
Очевидно, это небывалое растительное разнообразие порождено самой необычной природой страны: климатическими переменами по мере подъема от подножий к высокогорьям, изощренностью и разобщенностью долин и каньонов, необычайным разнообразием почв… А также превратностями расселения здешних народов и племен…
Навстречу каравану то и дело попадались сотни людей со своим скарбом, верблюдами, волами, длинношерстными белыми овцами и вислоухими черными козами. На ослах и пешком тянулись эти люди в чалмах, овчинах, иные просто обернутые в одеяла, на которых и спали ночью, женщины, с головой укутанные в белые одеяния, — на осликах, с детьми на руках. С каменистых пустынь, с юга, из-под Кандагара и Фараха, с огромными стадами шли они сотни километров (через перевалы Гиндукуша) в поисках корма для своих животных. Такие кочевья с пастырем впереди, шествующим с посохом в руке, напоминали библейские картины великих переселений народов. Огромные эти таборы южан-кочевников то там то сям располагались на угорах, раскидывая свои черные шатры-пологи, иной раз по соседству со светлыми глинобитными мазанками местных жителей, на крышах которых размещались плетеные кибитки: хозяева всегда держали их наготове, чтобы, в свою очередь, откочевать в горы. Эти люди, посеяв пшеницу или рис, оставив стариков и детей присматривать за всходами, взбираются со скотом на горные пастбища, а к уборке урожая возвращаются в родные поля.
За несколько караванных переходов до Кабула, перебравшись через перевал Сухте Чинар, путники вошли в Бамианскую долину и как будто попали в каменный век. В желтых и красных суглинистых утесах в хаотическом беспорядке, словно кротовые норы, чернели зевы пещер. В ближайших окрестностях их оказалось более двенадцати тысяч. В них жили земледельцы «фарсиване», говорящие на персидском языке. В верхних этажах располагались амбары для хранения зерна, сена и топлива, в нижних были стойла для скота. В центре этого пещерного города в гигантских хорошо отшлифованных нишах стояли исполинские Будды, высеченные некогда монахами. На полянах, как и сотни лет назад, паслись зебувидные горбатые быки и коровы, стада овец, высились кучи кизяка, у пещер на сене возились голые ребятишки, крестьяне, в овечьих шкурах с обнаженными рунами; понукали быков, бродящих по разметанному стогу, — так здесь шла молотьба. Надо всем этим пещерным царством, как и века и, видимо, тысячелетия назад, золотыми снежными вершинами сиял Гиндукуш.
Здесь, у костерка, расположились на ночевку. «Казалось, вы заглядываете в глубь тысячелетий…» — записал в ту ночь Вавилов. До Кабула оставалось 40 фарсахов — пять дней езды с легким вьюком.
На одном из перевалов повстречались курьеры советского посольства. Тревожные вести: восстали южные племена и разбили войска эмира. Они идут на Кабул, намереваясь свергнуть Амануллу-хана. В столице паника. Началось бегство европейских представительств. Дипломаты советовали идти назад… Но нет и нет! Когда еще приведется? Так будь что будет, караван пойдет в Кабул!
И вот он, Кабул. Шумит живописный восточный базар, выставляя развалы арбузов, дынь, хурмы, винограда, персиков, айвы, урюка, на особых рядах — семена: огородные, злаковые, бобовые. Полно здешних культур — эндемов. Крики ослов, мычание буйволов, гордо вздернутые головы жующих верблюдов. Крики менял, попрошайничество нищих, индийские факиры-прорицатели.
Брезентовые мешочки селекционеров (здесь, в Кабуле, наконец воссоединились два каравана) быстро пополняются новыми видами, разновидностями, сортами: полпред СССР Леонид Николаевич Старк предоставил свою машину для выезда в окрестности города, где Николай Иванович мог насладиться видом колосящейся под жаркими ветрами коренастой, крепкой, белозерной, хотя, быть может, и несколько упрямой к обмолоту карликовой пшеницы, которая, впрочем, отличается превосходной зимостойкостью. Вавилов шагал по межам и, сдергивая свою обычно несколько набекрень надетую шляпу, с особым азартом бросал ее на эти стойкие метелки хлеба, и они держали ее на своих упругих колосьях!
Что ни поле, то новая разновидность, даже на одном поле их огромное разнообразие — до двадцати форм, не встречается более нигде в мире! Здесь, конечно, — ну не здесь точно, так как культурный слой земли кабульского оазиса слишком тонок, но где-то совсем рядом — «пекло творения», как любил говорить Николай Иванович, и этих карликовых крепышей, и мягкой пшеницы.
Если Персия дала 52 ботанические разновидности мягких пшениц, то Афганистан добавил к ним еще семь да еще пятьдесят разновидностей карликовых пшениц, тоже «мягких», вовсе не найденных на Иранском плоскогорье. Видимо, к северо-западному «углу» Индии, примыкающему к Гималаям, это многообразие рас становится еще богаче (что и подтвердила позднейшая экспедиция в Индию Василия Васильевича Марковича).
Какие необыкновенные переходы цветовой гаммы и колосовых убранств! То красный, то белый, то с черными остями, то опушенный, то голый, а зерна то серо-сизые, то красные, то белые, то яйцевидные, то эллиптические, то овальные, то горбатые. Ости — то длинные грубые, то короткие остевидные отростки, то вовсе их нет… Но во всем многоцветье и разноликости форм ни одного колоска дикой пшеницы (ни одного в целом Афганистане)! А ведь еще крепко держится мнение женевца Альфонса Декандоля, что где проживает растение-дикарь, там и центр его культурной земледельческой геральдики.
Уважаемый Альфонс Декандоль, позвольте с вами не согласиться. Вот, например, по северным склонам Гиндукуша сколько угодно зарослей дикого ячменя — и возле посевов, и по межам, и у дорог, и на пустырях. Казалось бы, где-то неподалеку и надо искать колыбель культурного ячменя. Но при самом тщательном поиске можно только засвидетельствовать чрезвычайную скудость его форм. И по достоинствам он далек от идеала: ломок, при обмолоте оставляет остаток ости, так что идет в основном на корм лошадям… Нет, очаг земледельческой (злаковой или иной) культуры там, где она имеет больше обличий, — здесь творили ее руки земледельцев. А что касается пращуров и бабок этой культуры, то их здесь давно могло уже не стать, а то и не было вовсе. Может быть, они вообще из «другой деревни».
Сомневаться не приходилось. Здесь, особенно в подкове Гиндукуша и Гималаев, был сотворен главный хлеб планеты — мягкая пшеница. Отсюда разошлась она по всем землям и странам, перешагнула через горы, моря, океаны… В разные страны попали лишь одна или несколько из ее разновидностей.
Они приживались там, приспосабливались, а то и скрещивались друг с дружкой. И это горнило первородства — просто клад для растениеводства! Он может взять тут для своей палитры лучшее из лучшего у местных сортов: здоровье — у здоровых, силу — у сильных, стойкость — у стойких, у богатых белком — их белковую полновесность, у голозерных — легкую обмолачиваемость, у безостых — безостость: благодатный корм для скота.
Хотя, как уже известно, ангелы считали, что в Кабуле лучше, чем даже на небе, все же хотелось идти дальше. Хотелось посетить пустыни и оазисы афганского юга. Но туда был путь закрыт: племена хоста продолжали волноваться, и эмир своего согласия не дал… Единственное, чего удалось добиться с помощью того же Старка, так это высочайшего разрешения двигаться к своей границе наименее изведанным путем: через Бадахшан, на северо-восток — к стыку Афганистана и Советского Таджикистана — через «страну гор».
Караван в составе Вавилова и Букинича, каракеша (переводчика) двух сипаев и трех вьючных лошадей выступил в направлении перевала Саланг. Подъемы, спуски, горные кишлаки, рабаты, трудные переходы по оврингам над бурными реками. Файзабад, имеющий вид живописного поселка, как бы прислоненного к горе, — резиденция генерала, которому подчинены все пограничные посты Памирского района. Генерал неплохо изъясняется по-английски, и вскоре от него получены все бумаги для предъявления местным хакимам с предписанием оказывать содействие и гостеприимство.
В пути зарождается дерзкая мысль: проникнуть в «страну неверных» — Кафиристан. Оставив в одном из кишлаков простудившегося Букинича, Вавилов направляется верхом по ущелью, по галечному руслу, к пограничной «крепости» — Ишкашимскому посту, за которым гонит свои воды уже такая знакомая — только с другой, родной, стороны — река Пяндж. Эта поездка уже не более, но и не менее дипломатический маневр. Только его надо тонко провести и осуществить. Любезное письмо файзабадского генерала открыло двери в «крепость». Из-за Пянджа криками были вызваны «делегаты» советского пограничного поста — по заведенному обычаю, угоститься пловом, попить чаю из «долгих» пиал с восточными сладостями. Перейдя вброд на конях, высокошлемные пограничники были рады встрече с ленинградским профессором, прекрасным собеседником и рассказчиком, который оказался таким свойским, озороватым «парнем». Таджик-музыкант на каком-то странном музыкальном инструменте исторгал заунывно-трогательные мелодии… Вся эта приподнятая атмосфера разогрела и смягчила сердца начальника афганских памирских постов, его двух помощников и кутвали, полицейского пристава. И тогда Вавилов заметил, что он бы и рад возвратиться домой через их пост, но вот его спутник Букинич приболел, к тому же идти сейчас через Памир поздновато, а целесообразнее вернуться в Кабул, чтобы потом иным, более цивилизованным путем переправиться в свою страну. Это было убедительно. И те согласно закивали головами. Оставалось сделать следующий шаг: объявить о своем желании вернуться в Кабул через Кафиристан (потом Николай Иванович будет говорить смеясь друзьям, что это все равно что ехать из Москвы в Ленинград через Саратов) — ведь старая дорога уже приелась. И что же? Под каким-то чарующим гипнозом этого вечера странную поездку вдоль восточной границы с Индией, поездку, которая вряд ли могла понравиться и не вызвать далеко идущих подозрений у британского соседа, благословили!
«20 октября наш путь лежал через перевал Парун. От остановки на высоте 4000 м начинается заметный подъем. До 4200 м богатая растительность. Заросли лука, лисохвоста, фиолетового ячменя. Вдали виднеются вечные снега, по которым надо искать дорогу к точке перевала. Караван передвигается с трудом. Лошадей приходится вести, люди и лошади вязнут в снегу. Проводники выводят караван через перевал к спуску по приметам, известным им одним. Высота на перевале 4760 м, но она проходит по склону, а горы поднимаются значительно выше… Еще труднее подъема крутой каменистый спуск. За полтора часа караван спускается до 4300 м к маленькому замерзшему озеру. Трудный крутой спуск продолжается почти бегом. Если принять во внимание двухдневный утомительный переход по безлюдной местности, потерю подков, израненные ноги лошадей, то из всех пройденных нами через Гиндукуш перевалов Парун надо считать наитруднейшим…»
Это строки дневника Вавилова… Перевалив Парун, его караван двинулся по восточным склонам Гиндукуша, куда еще не ступала нога европейца. Было лишь несколько попыток проникнуть в Кафиристан с юго-востока, со стороны Индии, и более или менее удачное путешествие английского врача Джорджа Робертсона, прошедшего по центральным долинам страны, но не поднявшегося на северо-запад, то есть в наиболее неприступные районы, по которым и двигался сейчас отряд.
Экспедиция брела, карабкаясь по тропам. То там, то здесь, как орлиные гнезда, на скалах виднелись кишлаки… Кто же они, эти странные кафиры, отгороженные ото всего мира? Говорящие на своих, совершенно обособленных и ни на что не похожих языках?
Они аккуратны и удивительно добросовестны в своем, можно сказать, адском (или, как говорят в науке, интенсивном) труде: на хорошо, красиво обработанные и прибранные поля, окруженные громадами отвесных скал, заботливо подведена вода горных рек, протоки забраны в каменные мозаичные русла. Впрочем, работают в поле только женщины и старики. Женщины в черных платьях и серых блузах не прячут свое лицо за чадру, чувствуют себя свободно, охотно вступают в разговоры с проводниками — афганскими солдатами. Мужчины в белых грубых рубахах, в армяках, в козьих шкурах с обнаженными руками… Кафиры чаще всего белолицы, голубоглазы, русоволосы, иные — рыжи. Такие же непохожие на всех в этой афганской земле, как безлигульные (безъязычковые) пшеница и рожь, которые то и дело встречались и в этом горном «изоляторе».
Легенды свидетельствуют, что эти люди — остатки легионов Александра Македонского. По другим преданиям, это изгнанники, бежавшие от благочестивых магометанских проповедников, крестом и мечом насаждавших свою богоданную веру. И верно, судя по всему, это иранцы-таджики, язычники из предгорий Памира, укрывшиеся за грань труднодоступного Паруна — в горные лабиринты, в бездорожье, непроходимые буреломы диких лесных чащ. Но, увы, и сюда пришла «цивилизация». В конце прошлого века Англия великодушно «даровала» Кафиристан афганскому эмиру, и тогда на радостях эмир Абдуррахман, в свою очередь, «даровал» идолопоклонникам свою великую религию. В горную страну были введены миссионерские войска для приобщения кафиров к благословенному исламу. «Все противившиеся были истреблены, — восхищался джелалабадский поэт Ага-и-Мирза Шир-Ахмед, — деревни разрушены, имущество же перешло в руки храбрых воинов эмира. Там в живых осталось немного. Они должны были принять истинную религию. Так завершилось великое дело покорения страны неверных». После чего по милостивому вердикту эмира страна была наречена Нуристаном («Страной просвещенных»). Но многим все же удалось уйти еще выше в горы, сохранить обычаи предков и исконный уклад жизни.
«22 октября. Продолжаем путь на Ваму… К вечеру спускаемся до высоты 1830 метров к мосту через реку Парун. На противоположной стороне на горе… словно птичьи гнезда, видны деревянные многоэтажные постройки в окружении дубового леса. Дома расположены этажами и подкреплены сваями. Кишлак буквально на высоте птичьего полета и недосягаем для каравана. В бинокль видно не больше 30—40 домов… Виднеются стада черных пятнистых коз с витыми рогами. До кишлака надо идти по крутой горе километров пять. Около моста, по счастию, выстроен казенный сарай, в котором решаем заночевать. Лошади второй день без зерна… Язык в Ваме опять новый, и проводники из Пронза его не понимают… Подъем крутой, надо лезть с камня на камень. При нашем появлении мигом собралась вся деревня, с изумлением рассматривая редкую европейскую разновидность».
Все препятствия и трудности пути забылись благодаря неожиданно доброму приему аборигенов. Вавилова со спутниками приглашали наперебой, водили из дома в дом, угощали лепешками из проса, козьим молоком и кислым виноградом — здешним уроженцем. Николай Иванович присматривался к житью-бытью, впитывал все детали быта, речи, нравов, заглядывал в закрома, зарисовывал утварь, примитивные орудия земледельцев. Узорчатые орнаменты и резьбу бревенчатых балясин и матиц также попутно схватил его карандаш. Оставалось удивляться, как несмотря на общее убожество здесь все опрятно, прибрано, а женщины нарядны по-особому — в ушах огромные серебряные серьги, на обнаженных запястьях браслеты, на груди позванивают мониста, на лбу татуировка в виде звезды. Не древний ли знак солнцепоклонников — еще от Зороастра?
Глаз исследователя отметил, что, помимо земледельческих культур, значительная часть рациона — плоды собирательства: кедровые орехи, дикие ягоды, травы..; Что-то древнее-древнее еще…
Пора покидать гостеприимный кишлак. Однако возникает непредвиденная трудность: никто из местных не соглашается сопровождать караван, утверждая, что в следующем селении, Гуссалике, — «много разбойников». Все же четырех кафиров удалось сговорить — за 5 рупий на брата. Но уже через 3 кру пути (7 километров), пригодного разве только для горных коз, проводники отказываются идти дальше и готовы вернуть выданные им рупии. Только вавиловская бодрость, обаяние, шутки разряжают обстановку, караван трогается вновь. И все же неподалеку от Гуссалика кафиры-проводники больше не выдерживают и буквально кидаются наутек.
Но не так страшен черт, как его малюют. Правда, в Гуссалике «люди угрюмые, замкнутые, неприветливые», запишет в своем дневнике Вавилов. Но дело совсем не в этом. Просто на черте Гуссалика кончается Кафиристан и начинается страна «истинно правоверных». Другой мир и другая природа. Словно по волшебству все переменилось.
Клочок ландшафта Индии будто бы приливной волной вошел в суровый Афганистан, и повеяло дыханием Индийского океана. Теперь караван спускался по долине реки Кунар, впадающей в реку Кабул, которая катила свои воды уже в великий Инд. Сахарный тростник, рисовые и хлопковые поля. Кунарская долина ведет в Джелалабадский оазис. Дорога постепенно снижается — кишлак за кишлаком, множество старых больших кладбищ. Постоянные разговоры о разбойниках — но судьба как-то милует вавиловский отряд. Где-то в стороне от Нуграля — поселок, жители которого говорят на совершенно особом языке, деревня окружена двухсаженной стеной — какие исторические тайны сокрыты за этими стенами? На одном из военных пунктов, ввиду особой опасности, к каравану прикомандировывают 8 солдат. И вот переправа через Кабул на надувных шкурах — и Джелалабад. Субтропики. Райские сады эмира (зимой сюда перебирается правительство) — финиковые пальмы, магнолии, апельсиновые и лимонные рощи. Шумит, плещется разноязычьем огромный джелалабадский базар…
И уже трудно поверить, что позади, в каких-нибудь ста километрах отсюда, — суровые дебри горных лесов, где люди даже соседних селений не ходят друг к другу в гости и говорят на изменившихся до неузнаваемости «ли вообще разных языках… Вавилов составил даже сравнительные таблицы, из которых явствовало, что ни один из «кишлаковых» языков не был похож не только на другой, но и ни на фарси (таджикский), ни на пушту (кабульское наречие).
Николай Иванович, конечно, не знал, что сам по себе его отважный поход, фактически без карт (он сам уточнил границы «страны неверных»), вызовет восхищение и будет особо отмечен русским географическим обществом и за экспедицию в Афганистан ему будет присуждена медаль имени Пржевальского — «За географический подвиг».
Теперь караван двигался вдоль долины реки Кабул с ее многочисленными притоками, где живет основная часть земледельческого населения афганцев. Вавилов еще больше утвердился в мысли, что именно здесь, в этом благословенном уголке земли с примыкающей к нему северозападной частью Индии, и есть прародина мягких пшениц… На первый взгляд это могло показаться странным, достаточно вспомнить слова Великого могола Бабера, совершившего некогда поездку по Афганистану, правда по Хазарийской дороге. Он писал: «Горы Афганистана имеют вид однообразный, высоты средние, почва обнаженная, воды редки, растительности никакой, физиономия печальная и строгая».
Вот ведь как! И вдруг — родина основного хлеба земли… Тем более странно было видеть это чудо в экономически отсталой стране с примитивными прадедовскими орудиями крестьянского труда — плугом, похожим на причудливое корневище с малой — плахой с рядом древесных сучьев, а то и просто с заступом. А сами-то поля — полоски на террасах ущелий, на галечнике!.. Чтобы создать мало-мальски достаточный для пахоты слой на одной десятине нагорья, надо перевезти осликом 400 кубических саженей почвы…
Кафиристанский «дипломатический» крюк давал теперь экспедиции возможность пройти Гильмендской и Баквийской пустынями афганского юга. Двигались по местам недавних сражений, в трудных условиях резкого перепада температур между днем и ночью — ведь стоял уже ноябрь! Ночевали в обезлюдивших, опустошенных и вообще забитых досками рабатах, и лошади, а не только люди, едва тянули ноги от голода. Но зато из пути — два оазиса, будто вышедшие из сказки, — Газни и Кандагар.
Вот он, Газни, окруженный крепостным валом с бойницами, орошаемый подземными водопроводными галереями. Все это — остатки былой роскоши: на Окраине города и сейчас сохранилась гробница султана Махмуда Газнави, совершившего в XI веке семнадцать набегов на Индию. И после первого же из них, потрясенный красотою Индийского царства, построил у себя множество мечетей, акведуков, цистерн для воды и даже университет! При его дворе нашли приют ученые и поэты: Фирдоуси написал там свою «Шахнаме» — «Книгу о царях»… До наших дней дожили «Шахнаме» и водопроводные галереи… Более всего Вавилова интересовали сотни лавок на крепостной площади. Здесь можно купить метелочку проса, муштунг — семена местного гороха, шершам-сурепицу — она дает масло для лампад, семена красного, желтого, белого лука…
Дорога от Газни до Кандагара пригодна даже для езды на автомобиле. В город ведут несколько ворот, по имени которых называются рынки. Здесь их четыре. Базар больше кабульского. Гостей встречают здесь по-царски: караван въезжает в Кабульские ворота и останавливается во дворце для иностранцев — сафирхане, — которым заведует чиновник, говорящий по-английски. На базаре есть все, чем мог бы гордиться сам рай. Из Кандагара вывозят тысячи пудов свежих и сушеных фруктов даже в Индию. Но главное — бесконечные ряды аптекарских лавок, врачевательные книги средневековой давности…
И опять — пустыня, редкие кустики верблюжьей колючки. Ветер катает по щебню и песку «мячики» колоцинта…
И все та же мысль: какие нечеловеческие усилия нужны были, чтобы заставить родить и плодоносить «сами камни»?
А вот и Гератская долина, и Герат — «ключ к Индии», некогда одна из столиц тимурских князей. Отсюда начиналась и теперь завершалась экспедиция. И опять уже новыми глазами видится то, что по первому впечатлению прошло мимо сознания. То там, то здесь возвышаются похожие на мечети голубятни с ажурами гнездовий. Это не забава, не украшение пейзажа: голубиный помет — ценнейшее удобрение, которое ежегодно оплодотворяет поля Гератского оазиса. И чтобы вновь и вновь понять, чего стоит принесенный «ангелами с неба» ком земли оазиса, нужно воочию увидеть, каким потом достается здесь каждая десятина поля! Обеспложенную,, почву ежегодно сносят на обочину дороги, на край полей, к ней примешивают навоз (в частности, из всех городских отхожих мест, со скотных дворов, смешанный с уличной грязью, с распавшимся кирпичом старых строений, с глиной обрушившихся дувалов, с песком), поливают, усердно перелопачивают, создают, по существу, новую почву, потом — бегом, бегом в корзинах — снова переносят ее на старое место. А с какой тщательностью — как крошки со стола — убираются хлеба после жатвы, когда основной урожай уже увезен! Ходят, подоткнув подолы, по стерне женщины и подбирают — колосок за колоском. «Медленно проходя километр за километром караванным путем среди полей, среди земледельцев, занятых своим трудом, мы невольно могли заглянуть в душу убогой, суровой, но гордой и независимой страны, — писал Вавилов в своей книге «Земледельческий Афганистан». — Вся жизнь Афганистана определяется прежде всего тяжелым трудом хлебороба — земледелием и кочевьем… Мы будем удовлетворены, если этот труд (т. е. — книга) послужит хоть в малой мере к познанию соседней с нами страны, на пользу укрепления тесных дружественных отношений народов независимого Афганистана и нашей обширной страны».
Итак, пять тысяч километров по неведомой стране, по вьючным тропам, где каждый шаг легко может оказаться последним, позади. Путники уселись уже в «цивилизованный» поезд, уже на пути к родному дому. Их близкие могут уже вздохнуть свободно, сбросив с души тревогу за дорогие жизни… Но вот ирония судьбы: во время стыковки кушкинских. вагонов и ташкентского поезда забыли проложить соединительные мостки. И, переходя из вагона в вагон, Николай Иванович провалился в проем. К счастью, все же удалось зацепиться за буфера, повиснув над рельсами несущегося поезда…
С невероятными усилиями он вскарабкался на площадку…
И наконец-то почти что уже дом: встреча с друзьями на перроне Ташкентского вокзала — нетерпеливые лица коллег из Среднеазиатского университета. Вот Гавриил Семенович Зайцев, хлопковед, основатель Туркестанской селекционной станции. С ним и Лидия Владимировна, его красивая жена, и двое ребятишек — Ваня и Маша; Николай Иванович всегда передавал в письмах привет «цветку Иван-да-Марья»… А вон машет другу и однокашнику Константин Иванович Пангало — ковыляет на протезе: несколько лет назад попал в Москве под трамвай и потерял ногу, что не мешает ему успешно заниматься бахчеводством.
Николай Иванович бережно несет портфель, в котором привез другу драгоценный подарок — несколько мешочков с семенами желтокорых дынь. Что касается Зайцева, то ему еще из Кабула отправлено несколько пудовых ящиков с семенами, в том числе и образцы хлопчатников: индийско-китайского, африканского и даже американского «упланда», взятые в районе Мазар-и-Шерифа. Ему же отправлены и несколько ящиков с монолитами почв, на которых культивируются эти хлопковые культуры… Сами путешественники прибыли, а посылки еще будут идти и идти… Пока же радостные приветствия, объятия. И на вокзальной площади нанятые заранее извозчичьи экипажи.