Откуда на земле появился человек?
На этот кардинальнейший вопрос издавна по-разному пытались ответить представители смелой, пытливой человеческой мысли и воинствующие церковники. Канонические книги христиан — Библия и Евангелие на много столетий стали для европейского мира непререкаемым авторитетом и источником мудрости. Костры инквизиции, а потом государственные преследования и отлучение от церкви надежно защищали этот авторитет от посягательств слишком любознательных умов. И особенно непререкаемо, жестоко утверждалась библейская концепция во всех трудах, трактовавших развитие мироздания, органического мира, человека.
Что же написано об этом в Библии? Бог создал все сущее за семь дней. Сначала возникли земная твердь и небо над ней, звезды, луна и солнце, реки, моря и горы. Потом появились по воле божией растения, рыбы и гады, то есть земноводные и пресмыкающиеся. Потом птицы и звери и, наконец, как венец творческих усилий бога появился человек — сначала в образе мужчины и потом уже в образе женщины.
Много и совершенно правильно, писалось о наивности библейской легенды, но писалось тогда, когда люди уже убедились в сложности мироздания и следовавшие одно за другим научные изобретения и открытия воочию показали, что все явления в мире управляются очень сложными законами. А ведь на протяжении многих столетий идея божественного происхождения мира и человека могла казаться и действительно казалась не такой уж наивной — слишком мало было фактов и слишком велика была вера в авторитет Библии, слишком привыкли люди, даже мыслящие и образованные, к тому, что «все от бога», наконец, яркий стиль божественных книг воздействовал эмоционально. Да и сами церковники не дремали, как не дремлют они и до сих пор. Там, где библейские рассказы вступают в слишком уж очевидное противоречие со здравым смыслом и наукой, возникают дополнения, появляются специальные разъяснения, как понимать тот или иной кусок библейского текста; иногда даже пишут о том, что какие-то места нужно понимать иносказательно. Одним из ярких и последних примеров попытки примирения «антропогенетической» библейской концепции с успехами науки была изданная в 1950 году папская энциклика (обращение к верующим) «Humani Generis» — происхождение или развитие человека. Папа Пий XII не мог не признать очевидного, не мог отрицать достижений науки о человеке в истолковании его происхождения. Более того, он признал даже возможными исследования о «происхождении человеческого тела из уже существующей живой материи». Но «душа, — писал он дальше, — непосредственно создана богом».
Вера в создание человека богом дожила до XVIII века. Именно в этом веке впервые был наведен порядок в представлениях людей о мире животных и растений, когда шведский натуралист Карл Линней предложил удобную систему их классификации.
Линней был неутомимый и блестяще талантливый человек, энциклопедически, почти исчерпывающе для своего времени образованный. О его памяти и знании растений ходили легенды. И все силы своего огромного ума, обогащенного наблюдениями в многочисленных поездках и путешествиях, Линней употребил на создание такой схемы классификации, которая была бы практически удобна и в то же время охватывала весь органический мир. Он добился того, чего хотел: каждый вид характеризовался четким набором отличительных признаков; для обозначения видов была предложена, как говорят ботаники и зоологи, бинарная, или двойная, номенклатура. Каждый вид назывался двойным наименованием — родовым, то есть названием той группы, к которой он принадлежал, и собственным видовым. Человек был назван по латыни Homo sapiens, то есть человек разумный. Рядом с ним Линней поместил шимпанзе, заметив, очевидно, демонстративное сходство строения человекообразных обезьян и человека. Но велика сила привычки — наведя порядок во всей живой природе, расположив растения и животных по мере непрерывного усложнения их строения, Линней не усмотрел в этом усложнении развития. «Видов столько, сколько их создано Творцом», — писал он в своем самом крупном труде «Система природы», а значит, человек тоже создан творческим могуществом бога. Через две тысячи лет после своего возникновения библейская идея почти без изменений была повторена одним из величайших умов человечества.
Однако ничто, даже традиция, даже поддержанное всей мощью государственной власти давление церкви не в силах остановить неотвратимого бега времени, а время бежит, принося знание вместо невежества, понимание вместо суеверий. Уже младший современник Линнея француз Жорж Бюффон создал грандиозное описание мира животных, введя в него идею развития. Почему развивается природа, почему древние животные отличаются от современных (а что они отличаются, уже было известно в конце XVIII в.), Бюффон не понимал, но он понял большее: библейская традиция видеть мир неизменным не может объяснить его, и отказался от этой традиции. А так как он был к тому же талантливый беллетрист, многообразный, гибкий, хотя н вычурный стиль которого как нельзя лучше подошел к литературным вкусам эпохи, — его не просто читали, им зачитывались, его цитировали в литературных салонах, переводили на другие языки. Слава его книг была безмерна, а с ними распространялся трансформизм, то есть идея развития, подтачивая устои библейской легенды. Переведен был Бюффон и в России.
Но и Бюффон, поверив в идею развития, столько сделав для ее распространения, остановился перед человеком: очень уж трудно было вопреки предрассудкам представить себе, что человек, господин вселенной и венец творения, произошел подобно жабе или ослу путем постепенного развития. Это казалось грубым, обыденным, это, наконец, было неинтересно, вернее сказать, казалось неинтересным науке и читающей публике того времени, пропитанной аристократизмом.
Не пошли против этого и следующие знаменитые эволюционисты — француз Жан Ламарк и англичанин Эразм Дарвин, дед Чарлза Дарвина.
Ламарк — колоссальная фигура в истории естествознания. Почти нет областей в геологии, ботанике и зоологии, где он не оставил бы существенного следа. Поэтому его теория развития органического мира, несмотря на всю свою умозрительность (он объявил все изменения органов следствием упражнения и считал эти изменения наследственными), получила широкую известность, хотя и нашла мало сторонников. Напротив, Эразм Дарвин как специалист был мало известен, и поэтому его сочинение о развитии природы, написанное в стихотворной форме, не нашло широкого распространения за пределами круга любителей такой литературы — эстетов и интеллектуалов. В приятных стихах он живописал картины развития природы — зарождение мира из хаоса, появление жизни на нем, смену форм жизни, восполняя вдохновением недостаток сведений. Но по существу его концепция мало отличалась от концепции Ламарка — и тот, и другой не стремились удержать фантазию, когда чего-то не знали. Единственный раз они сделали это — когда писали о происхождении человека. Вернее, они не писали подробно, откуда взялся человек, отделавшись один — несколькими незначительными фразами, другой — несколькими не очень вразумительными стихами. Печать традиции скрепила и их мысли. Чтобы снять ее, нужен был гений Дарвина.
Чарлз Дарвин, безусловно, один из гениальнейших биологов во всей мировой истории. Редко кто умел так перевернуть традиционное мышление и заставить развиваться человеческую мысль в новом, совершенно неожиданном для нее направлении, редко кто достиг такой логики и силы в доказательстве своих положений, редко, кто доживал до такого полного признания своих идей и их широчайшего распространения по всему миру.
Скромный и очень тихий человек, не любивший городского шума, уединенно живший в Дауне, в двух часах езды от Лондона, создал теорию, которая произвела не меньшее впечатление на человеческие умы, чем освободительные революции. И понятно почему: то, что природа развивается, уже было замечено, но все говорящие об этом наблюдения не имели цены, пока не были понятны причины изменений и направляющая их сила. Дарвин сумел открыть эти причины, и именно поэтому не Бюффон и Ламарк, тем более не Линней, а он нанес сильнейший удар господствующим церковно-религиозным представлениям о происхождении человека, создав учение о законах развития органической природы, создав практически новую область биологии, имя которой стало нарицательным, — дарвинизм.
Открытие начинается с фактов. Дарвин знал много фактов. Он был человеком величайшей, скрупулезной тщательности во всем, и собирал эти факты всю жизнь. В молодости ему довелось совершить кругосветное путешествие натуралистом на корабле. Пять лет он изучал геологию, растительный и животный мир многих заброшенных уголков земли. Особенно пристально Дарвин ознакомился с флорой и фауной центральных областей Южной Америки и Галапагосских островов. В кругосветное путешествие он взял с собой «Основы геологии» Чарлза Лайеля, где доказывалось, что геологический лик нашей планеты претерпел медленные существенные изменения, как и животный мир. Изучая животных Южной Америки, Дарвин натолкнулся на кости и скелеты ископаемых зверей, отличавшихся от современных. С тех пор он заинтересовался изменениями животных и продолжал думать на эту тему и собирать факты, вернувшись в Англию.
Научная переписка его была грандиозна — вряд ли в Америке и в европейских странах, не говоря уже об Англии, был хотя бы один крупный биолог, зоотехник или селекционер, с которым Дарвин не обменивался бы письмами и от которого не получал бы информации.
Среди домашних животных и птиц наиболее изменчивы голуби, — Дарвин разводил голубей и стал крупным авторитетом среди английских голубеводов.
На основе материалов, собранных во время путешествия, и обработки коллекций, хранящихся в английских музеях, он написал большую двухтомную монографию об усоногих раках — классический труд в области систематической зоологии.
Ему принадлежит оригинальная теория происхождения коралловых рифов, он опубликовал замечательные по точности наблюдений работы о лазающих и насекомоядных растениях, о выражении ощущений у животных и людей, о деятельности дождевого червя.
Человек, который столько знал и о стольком думал, имел право и силы обобщать, пролагать новый путь в понимании мироздания.
Теория его проста, стройна, красива, как бывает красиво любое ясное логическое построение. Каждый вид растений и животных порождает большое количество потомков — один вид больше, другой меньше, но всякий раз больше, чем может выжить. Начинается борьба за существование как между отдельными особями одного вида, так и между растениями и животными разных видов. В этой борьбе между живыми существами за пищу, за место для логова, борьбе, которая не прекращается ни на мгновение, выживают наиболее активные, как более приспособленные. И в этом постоянном выживании приспособленных — разгадка развития органического мира от простейших одноклеточных живых существ до сложнейших форм, вроде птиц и млекопитающих. Но Дарвин объяснил не только причину постепенного усложнения жизни, он сумел объяснить и причину необычайного разнообразия, необъятности ее форм. Чем более разнообразны потребности растений и животных, живущих на клочке земли, тем меньше они мешают друг другу и тем больше их может поместиться на этом клочке — эта абсолютно простая, кажущаяся даже на первый взгляд элементарной идея никому не приходила в голову до Дарвина. А именно в ней разгадка вечного многообразия форм жизни. Естественный отбор, как Дарвин назвал силу, сортирующую приспособленных и неприспособленных, сохраняет не только наиболее приспособленных, но и наименее похожих на всех остальных. Так из поколения в поколение потомки все больше и больше не похожи на своих предков и друг на друга.
Судьба теории Дарвина своеобразна, можно сказать, даже уникальна. Пожалуй, никто, кроме Эйнштейна, не доживал еще до такой славы. Но и Эйнштейн не увидел своего имени на созданном им огромном разделе современной физики — он продолжает называться общей и специальной теорией относительности. Дарвин увидел — дарвинизмом его теория стала называться задолго до его смерти. Но и голоса врагов гремели, не переставая, и не умолкли до сегодняшнего дня. Поэтому без преувеличения можно сказать — Дарвин вкусил величайший триумф, но его жизни сопутствовала и величайшая горечь. Если бы не его стоическая мудрость, безразличие к почестям друзей и хуле врагов, его преданность работе и самоуглубленность, вряд ли смог бы он перенести все перипетии своей не богатой внешними событиями, но буквально заполненной взлетами и падениями, радостями и тревогами жизни.
Дарвин до конца дней развивал и глубоко аргументировал свою теорию. Добросовестность его не знала границ — он специально подбирал труднейшие случаи, чтобы с помощью экспериментов показать конкретные возможности применения своей теории. Он напечатал огромную книгу специально об изменчивости домашних животных и культурных растений, справедливо полагая, что они хорошо изучены и их развитие доставляет неоценимые данные для понимания эволюции диких форм. Происхождение человека было для дарвиновской теории очень трудным и сложным случаем, и Дарвин не смог обойти его. Его знаменитый труд — «Происхождение человека и половой отбор», вышедший в 1871 году, — такой же исчерпывающий свод фактов, как и его книга о домашних животных и культурных растениях, а главное, великолепный образец концентрированной человеческой мысли, замечательный пример последовательного преодоления всех трудностей, доставляемых материалом, и создания стройной теории.
В своей основной книге «Происхождение видов путем естественного отбора или сохранение избранных пород в борьбе за жизнь», которая вышла в 1859 году и в которой и была изложена и аргументирована новая теория, Дарвин не писал ничего о происхождении человека, ограничившись осторожной фразой о том, что скоро «новый свет» будет пролит и на эту проблему. Он понимал, что его теория и без того вызовет жесточайший отпор со стороны большинства, может быть, даже взрыв ненависти, и поэтому незачем замахиваться в этой книге еще на одну проблему, над которой довлеет авторитет церкви, — достаточно страшного удара, который он наносит вере в неизменность видов и в создание их божественной волей. Тем более вопрос о происхождении человека на первых порах не мог не пугать Дарвина, умевшего охватывать предмет во всем многообразии детален, своей новизной и сложностью. И Дарвин готовит подходы к этой новой теме, прочитывая горы литературы и накапливая факты.
У него были верные друзья и соратники. Один из них — Томас Гекели, известный впоследствии пропагандист дарвинизма и крупный зоолог. В отличие от Дарвина Гекели — человек неукротимого темперамента, борец по натуре, ничего не боявшийся. В 80-х годах прошлого века он стал президентом Британской ассоциации наук и искусства, которую можно приравнять к Академии наук в других странах, и одним из самых уважаемых ученых Англии. Но в годы после выхода в свет «Происхождения видов» это был сравнительно молодой профессор зоологии без большого общественного веса и положения. И тем не менее в 1863 году он не побоялся выпустить книгу о месте человека в природе, целиком основанную на принципах дарвинизма. Гекели ярко говорил и талантливо писал, поэтому его книга, впечатляющая своей полемической манерой, конечно, подлила масла в огонь споров вокруг дарвиновской теории. Он не оспаривал прямо Библию — в клерикальной и чопорной Англии это было невозможно, а главное бесполезно и могло только ослабить впечатление от книги, — но он собрал огромное количество фактов в основном из области сравнительной анатомии и с их помощью показал неопровержимо родство человека с животным миром, а теснее всего — с человекообразными обезьянами. Наиболее близкой к человеку, по его представлениям, была горилла. Известные уже тогда находки ископаемых обезьян Гекели также не пропустил, использовав и их для доказательства своих взглядов. Эти ископаемые обезьяны, похожие на горилл, и были непосредственными предками как современных горилл, так и человека, от них пошли две расходящиеся в стороны линии развития.
А Дарвин… Дарвин в это время молчал. Через пять лет после книги Гекели, в 1868 году вышел его труд об изменчивости домашних животных и культурных растений. В нем, естественно, опять не было о человеке ни одного слова. Книга Гекслп вызвала острые дискуссии — как среди ученых, споривших о строгости аргументации и весомости специальных доказательств, так и среди широкой публики, которая, конечно, была далека от научных сравнительно-анатомических вопросов, но рьяно обсуждала как раз то, о чем Гексли предпочел умолчать, полное противоречие идеи животного происхождения человека церковной догме и морально-этические выводы из этой идеи. Дарвин не принял в этих спорах никакого участия, не напечатал, в поддержку Гексли ни одного аргумента, хотя поддерживал его в письмах. До недавнего времени считалось, что он только после 1859 года, после выхода в свет «Происхождения видов», задумался над животным происхождением человека и стал подбирать доказательства. Основанием для этого служили его собственные слова из «Автобиографии», в которой он подробно описал формирование и развитие своих научных интересов. Казалось бы, не нужно более авторитетного и добросовестного свидетеля, и, однако, этот свидетель ошибся — лишний пример того, что даже крупный ученый может ошибаться, особенно если речь идет о нем самом.
Несколько лет тому назад были извлечены из архива и изданы записные книжки Дарвина, которые он вел, начиная с возвращения из кругосветного путешествия и до издания «Происхождения видов». В них заносились иногда в какой-то уже отстоявшейся форме, иногда без определенного порядка отдельные факты, мысли, планы будущих трудов. Краткие извлечения из этих книжек были изданы после смерти Дарвина его сыном ботаником Фрэнсисом Дарвином в трехтомном сборнике писем. Но полностью они никогда не издавались, и оригиналы пролежали в Дауне, где сейчас музей Дарвина, без движения больше полувека. Любопытное дело — даже английские ученые, имевшие полную возможность обратиться к подлинным рукописям Дарвина, пользовались обычно изданием Фрэнсиса Дарвина, ссылаясь на записные книжки. Между тем издание это не включало и десятой их части, а выбранные отрывки не представляли собою часто подлинного текста Дарвина и были составлены из отдельных искусственно объединенных кусков. И дело здесь не в безответственности Фрэнсиса Дарвина или в неуважении его к памяти своего великого отца, а, наоборот, в его горячей любви к нему и во вполне понятном желании обезопасить память отца от различных кривотолков. Аналогичные сокращения с той же целью были произведены им и в изданной в том же сборнике «Автобиографии» Дарвина. Фрэнсис Дарвин преуспел в своих планах — издание было принято очень благожелательно и надолго стало почти единственным и неоценимым источником сведений о жизни ученого и его мыслях, не вошедших в напечатанные труды.
Инициатором нового издания записных книжек Дарвина выступил известный советский историк биологии и превосходный знаток творчества Дарвина С. Л. Соболь. Он же был одним из инициаторов и наиболее деятельных энтузиастов полного издания сочинений Дарвина на русском языке — издания, подобного которому не имеет ни одна европейская страна, в том числе и Англия.
Готовя один из последних томов этого издания, включающий как раз записные книжки и всякие другие подготовительные материалы к «Происхождению видов», профессор Соболь обратился к английским коллегам с просьбой прислать фотокопии подлинных рукописей Дарвина, и в результате «Записная книжка 1837—38 гг.» и «Автобиография» впервые были изданы в полном виде на русском языке в 1957 году, а затем переизданы в девятом томе собрания сочинений Дарвина в 1959 году. Из этой записной книжки мы и узнали, что Дарвин просто забыл, когда писал «Автобиографию», о своих размышлениях сорокалетней давности, о том, что проблема происхождения человека волновала и мучила его задолго до издания «Происхождения видов», забыл о своих старых заметках на эту тему. Для нас же эти заметки драгоценны не только и не столько как интересная страница в истории эволюционного учения, как еще одно свидетельство духовного развития Дарвина, а как доказательство интереса его к происхождению человека сразу же после возникновения в его голове первых контуров эволюционной теории. Они многое объясняют в психологии творчества — оставалось непонятным иначе, как Дарвин с его громадным изощренным умом не заметил сразу же резкого противоречия своих новых взглядов и церковной догмы как раз прежде всего применительно к человеку. Его творческий процесс, казалось, не охватил всех частностей, и диалектика этого противоречия осталась для него скрытой. Теперь это заблуждение преодолено с помощью не менее авторитетного свидетельства, чем то, на котором оно выросло, — Дарвин сам выступил против себя.
Итак, Дарвин уже много лет думал над происхождением человека, собирал и тщательно проверял факты, создавал гипотезы — записные книжки показывают, что основные элементы его концепции человеческой эволюции и ее причин оформились уже к 1840 году. Когда вышла книга Гекели, Дарвин был отлично вооружен для борьбы за ее основную идею, и молчание его объясняется не отсутствием интереса к проблеме или недостаточным ее знанием, а более глубокими причинами идейного порядка.
Дарвин отчетливо сознавал значение идеологической борьбы, развернувшейся вокруг его теории. Он не менее ясно понимал, что труд творца эволюционной теории о происхождении человека, если он выйдет в свет, произведет не меньшее впечатление, чем «Происхождение видов». Да, что там труд — любое его слово! Поэтому выступать нужно во всеоружии н только, когда немного улягутся страсти и успокоятся противники дарвинизма. Умный Гекели, может быть, тоже понимал это, но его резкость, темперамент, нетерпимость к суеверию толкнули его на выпуск книги, постоянно толкали на публичные выступления и споры. Дарвин был вдумчив, спокоен, последователен, действовал с величайшей осмотрительностью, но наверняка. Поэтому он выступил через несколько лет после Гекели, уступив ему пальму первенства.
Дарвин шел уже по проторенной дороге, но книга его в три раза превышала по объему книгу Гекели, была буквально забита фактами, содержала стройную и аргументированную концепцию происхождения человека или, как теперь говорят, антропогенеза. Одним словом, библейским истинам о сотворении человека богом именно в этой книге был нанесен сильнейший удар.
Начать с того, что Дарвин не полагался только на сравнительно-анатомические аргументы, хотя они приведены и разобраны у него с такой полнотой, как ни в каком другом сочинении. Более того, он расширил их и не рассматривает все современное человечество как обобщенную форму, уделяя большое внимание расовым различиям. Он впервые привлек, широко и многосторонне используя их, эмбриологические наблюдения.
Творцами биогенетического закона, согласно которому в зародышевом развитии животных отражается длинный ряд их предков, считают немцев Эрнста Геккеля к Фрица Мюллера, и слава их вполне справедлива: они разработали закон достаточно подробно, сформулировали достаточно точно и привлекли к нему внимание. Сам Дарвин в «Автобиографии» писал, что слава первооткрывателя закона по заслугам достается не тому, кто его впервые заметил, а тому, кто его сформулировал и довел до сознания других ученых. Формулировки Дарвина в отношении биогенетического закона вполне ясны, у него не было никаких сомнений в возможности использования эмбриологических наблюдений для филогенетических реконструкций — для восстановления родословных разных видов, и он широко пользовался ими в своей книге еще до открытия закона Геккелем и Мюллером. Но и это далеко не все. Он сумел разыскать такие факты к такие наблюдения, которым до него никто не уделял внимания, да чего греха таить, которые и в современной науке занимают, несмотря на свою огромную теоретическую важность, неоправданно подчиненное положение. Это изучение мимической мускулатуры у человека и животных, это тщательнейшее рассмотрение атавизмов, — бугорок Дарвина, маленькое возвышение, иногда встречающееся на ушах современного человека и непременно представленное у обезьян, фигурирует во всех учебниках анатомии и антропологии. Это, наконец, постоянное привлечение параллельных фактов из всех областей зоологии, ботаники, геологии. Не знаешь, чему больше удивляться, — знаниям автора, кажущимся прямо необъятными, или его умению организовать из них цельную картину, сопоставить их так, чтобы вывод с железной неотвратимостью запечатлелся у читателя.
Какова концепция Дарвина? Вся сумма находившихся в его распоряжении фактов привела его к выводу о происхождения человека от низшей формы. Любопытно, что вывод этот сделан тогда, когда почти не было известно ничего определенного об ископаемых предках человека. Дарвин упоминает об имевшихся в его время находках, но практически не пользуется ими для доказательства своей теории, считая их слишком фрагментарными, слишком неубедительными. В том и состоит неопровержимая сила его доказательств, что он сам отказывается от аргументов, которые кажутся ему слабыми, как бы эффектны они ни были, опирается только на твердо установленные, придирчиво проверенные и подтвержденные факты.
Строение и внешний вид низшей формы реконструируются Дарвином по аналогии с современными человекообразными обезьянами. Но Дарвин заметил у них большое количество специализированных черт, которые образовались вследствие их образа жизни и не могли быть присущи предку. Строение его было более нейтрально, что означает — он занимал по многим признакам промежуточное место между человеком и человекообразными обезьянами. От него, от этой усредненной нейтральной формы разошлись две ветви — одна к современному человеку, другая к современным человекообразным обезьянам. Они, следовательно, не предки наши, не бабушки и дедушки, а скорее двоюродные, даже троюродные братья. Дарвин не согласился с Гекели — из человекообразных обезьян ближе всех к нам стоит шимпанзе, а не горилла. Но африканские обезьяны в целом ближе к человеку, чем азиатские — гиббоны и орангутанги. Поэтому Дарвин полагал, что человечество возникло в Африке.
Еще труднее, чем создать концепцию происхождения человека, было открыть законы изменений человеческого тела, понять и объяснить причины поступательного развития человека. Дарвин видел эту причину в половом отборе, то есть в тех преимуществах, которыми отличаются самцы, выбираемые самками и оставляющие, следовательно, потомство. Половому отбору в мире животных и птиц он посвятил почти половину своего труда о происхождении человека, разбирая подробно многочисленные случаи его, значение вторичных половых признаков в строении тела и оперении, анализируя важность такого признака, как пение в мире пернатых. По его мнению, многие типичные особенности современного человека, утеря волосяного покрова, например, вызваны не чем иным, как привлекательностью мужчин без сильно развитых волос на теле для женщин в первобытном обществе. Но Дарвин был слишком честен, чтобы скрывать от себя — его теория антропогенеза, вполне справедливая, вероятно, для отдельных признаков, не решала проблемы в целом. Чем отличается современный человек от животных в первую очередь? Очевидно, большим, сложно устроенным мозгом и рукой, способной к тонкому манипулированию. Почему именно они развились в процессе полового отбора? И тот, и другой признак вообще не фиксируются визуально, и потому сознательный выбор мужчин с сильным развитием этих особенностей кажется невероятным. Отсюда и последний труд Дарвина, как бы последний том, венчающий всю трилогию, два первых тома которой составляют «Происхождение видов» и «Изменения домашних животных и возделываемых растений», производит менее цельное впечатление в теоретической части.
Незавершенность теории антропогенеза свидетельствовала лишь о необычайной сложности процесса развития, о том, что с помощью дарвиновского принципа естественного отбора человек проник в процессы и явления в живой природе, о которых раньше не подозревал. Но эту незавершенность можно воспринять как отсутствие отделки на уже построенном здании. Не были полностью поняты причины превращения человека из низшей формы, но самый факт теснейшей связи человека с животным миром и его длительного развития на протяжении тысячелетий был доказан строго и точно. Разрушена была вера в библейскую легенду и отброшена традиция, существовавшая приблизительно две тысячи лет.