В оценках значения для жизни соболя его растительных кормов — ягод и кедровых орехов — существует большой разнобой. В. В. Раевский (1947), посвятивший много лет изучению биологии соболей в Кондо-Сосьвинском заповеднике, пришел к определенному выводу о большой роли орешков сибирского кедра, а также ягод в питании популяции Martes zibellina zibellina L., занимающей тайгу левобережья Нижней Оби.
По режиму питания, писал он, соболь стоит в ряду хищников между такими всеядными видами, как барсук и медведь, с одной стороны, и горностай и ласка — с другой. С этим высказыванием трудно не согласиться. Однако И. Д. Кирис (1953), исследовавший содержимое желудков енисейских соболей (Martes z. jeniseensis Ogn.), добытых в промысловый сезон, пришел к выводу, что «в нормальных условиях» соболь по характеру питания является типичным хищником, мало чем отличающимся от других хищных пушных зверей, особенно мелких куньих. Но ведь хорошие урожаи кедровых орешков и брусники вряд ли можно относить к «ненормальным условиям» жизненной среды енисейской тайги. В. Л. Залекер и Н. Б. Полузадов (1967), изучившие содержимое желудков 788 соболей, добытых в Ивдельском районе Свердловской области за семь промысловых сезонов (1951/52—1957/58), пришли к выводу, сходному с выводом И. Д. Кириса. По их данным, растительные корма встречались в желудках соболей в 2 раза реже, чем животные. Они были обнаружены у 44,1% исследованных соболей, причем ягоды — у 15%, а кедровые орешки — у 31%.
По данным упомянутых авторов, ягоды входят в рацион соболей ежегодно, но в небольшом количестве, и лишь в сезон 1954/55 г. в связи с недостатком животных кормов были встречены у 38,1% исследованных зверьков. Кедровые орехи почти совершенно отсутствовали в кормовом рационе соболей в течение четырех лет, но в сезон 1953/54 г. они играли существенную роль в питании соболей (39,5%), а в сезон 1955/56 г. имели не меньшее значение (73,2%), чем животные корма. Тем не менее, исходя из нерегулярности плодоношения кедра на Урале, оба названных автора считают, что кедровые орешки не могут считаться на Урале основным видом корма соболей (Залекер, Полузадов, 1967). Этот вывод несколько неожидан, если учесть характер приведенных цифр, а также то обстоятельство, что район, из которого происходят исследованные ими соболя, расположен на восточной стороне Урала рядом с территорией, на которой работал В. В. Раевский. По-видимому, существование некоторых местных отличий в интенсивности трофических связей соболей приводит исследователей к разноречивым оценкам. Это подтверждают и материалы, обработанные В. Н. Надеевым (1967), поставившим себе целью выяснить различия в режиме питания соболей разных географических популяций Западной и Средней Сибири. В общей сложности им было изучено содержимое 447 желудков из 570, частью лишенных остатков пищи. С Кузнецкого Алатау поступила 141 тушка соболей, добытых при промысле. За три сезона частота встреч животных кормов в пище кузнецких соболей в среднем составила 84,0% (от 76,0 до 90,0%), а растительных — 35,5%, хотя при обильных урожаях кедровых орешков последние в пище этих хищников встречались даже чаще, чем полевки. Однако в другие годы орешки совершенно исчезали из соболиного рациона. По мнению Надеева, большее значение, чем орешки, для соболей Кузнецкого Алатау имеют различные ягоды, и прежде всего рябина. Особенно часто она встречалась в пище соболей в промысловые сезоны 1942/43 и 1947/48 гг. Автор объясняет это тем, что на большей части кузнецкой черневой тайги кедры лишь вкраплены в сомкнутые пихтово-осиновые массивы и только кое-где встречаются небольшие участки с преобладанием кедра. В Алтайском заповеднике Ф. Д. Шапошников в течение небольшого периода изучал экологию соболя и установил, что растительные корма здесь имеют для этого хищника очень большое значение. Например, зимой 1949/50 г., после осени, урожайной на кедровые шишки и рябину, растительные корма составили в кормовом рационе 49,1%, а животные — 50,9%. На следующую зиму, 1950/51 г., после неурожая кедра и рябины соотношения изменились, но не столь резко, как можно было бы предполагать: 12,5% встреч растительной пищи и 87,5% животной. Характерно, что даже через год после урожая соболи умели разыскивать орешки и ягоды; однако рябина среди последних полностью отсутствовала. В. Н. Надеев (1967) исследовал 110 тушек соболей из таежной части Горно-Алтайской автономной области Алтайского края за три промысловых сезона. Объединив свои материалы с опубликованными Ф. Д. Шапошниковым, Надеев получил такой ряд цифр, характеризующих, в промысловые сезоны 1947/48—1951/52 гг. частоту встреч кедровых орешков в осенне-зимнем рационе соболей (в процентах): 30; 17,3; 28,9; 9,5 и 46,6. Подтвердилось также, что немаловажную роль играют ягоды, особенно рябина. Во все годы растительные корма занимали примерно такое же место, как животные.
Г. Д. Дулькейт (1957) в работе по экологии соболей Саяна показал постоянное преобладание в их зимнем рационе растительных кормов над животными; кедровые орешки встречены в 98,7%, а плоды рябины в 4,7% случаев. По мнению Дулькейта, на одних животных кормах, без растительных ресурсов существование соболей в саянской тайге было бы трудным.
Исследование 122 тушек нарымских соболей, добытых в Каргасокском районе и в прилегающей к нему части Васютанского района Томской области, показало Надееву (1967), что и в жизни этой популяции кедровые орешки играют немалую роль. Однако неурожаи шишек в равнинной тайге Западной Сибири нередко охватывают огромные площади. Поэтому в некоторые годы орешки сибирского кедра полностью выпадают из рациона нарымских соболей, что резко отличает условия их существования от условий алтайской и саянской популяций. Тем не менее в некоторые годы растительные и животные корма в зимней диете нарымских соболей играют одинаковую роль. Из ягод в пище добытых соболей чаще других находят рябину.
О большом значении растительных кормов в питании енисейских и саянских соболей в свое время писал А. С. Фетисов (1947). По его данным, в их рационе животные корма занимали 36,8 %, а растительные 63,2%. В желудках 49 соболей из Тувинской АССР (района р. Кенга), исследованных В. Н. Надеевым (1967), в преобладающем количестве находилась растительная пища. Наконец, по данным: Н. П. Лаврова (1953), в питании камчатского соболя (Martes zibellina kamtschadalica Bir.) орешки кедрового стланика и плоды рябины имеют исключительно большое значение, особенно возрастающее в годы низкой численности мелких грызунов. Только у соболей бассейна р. Оленек, населяющих район с очень суровыми для лесной растительности условиями, животные корма найдены в 93,2% желудков, а растительные только в 9,3% (Тавровский, 1958). Эти цифры свидетельствуют прежде всего о низкой продуктивности видов, продуцирующих концентрированные растительные корма в лесных оленекских угодьях.
Ко всему сказанному следует добавить, что применение одного только анализа содержимого желудка зверьков приводит к искусственно заниженной оценке роли кедровых орешков в питании соболей. Хищник большую часть скорлупы оставляет на месте кормежки, а измельченные ядра семян кедра перевариваются быстрее, чем шерсть и кости грызунов, и не попадают в подсчет. Об этом говорит и В. Н. Надеев. Не случайно, что все зоологи, тщательно тропившие соболей зимою (Г. Д. Дулькейт, В. В. Раевский, Ф. Д. Шапошников и др.), с полной убежденностью свидетельствуют о большом значении орешков кедровых сосен в питании этого хищника.
Убедительным доказательством правоты исследователей, защищающих эту точку зрения, стала исключительно интенсивная эмиграция соболей, наблюдавшаяся в Восточной Сибири зимой 1961/62 г., как следствие одновременного неурожая шишек кедра, кедрового стланика и ягодников при высокой численности хищников — потребителей этих кормов. В 1959 и 1960 гг. орешки кедра составляли в желудках соболей по встречаемости соответственно 57,3 и 97%, а в 1961 г. всего лишь 26,6% (Монахов, 1967). Не случайно массовая эмиграция соболей такого небывалого масштаба впервые за ряд десятилетий отмечена многими охотниками-промысловиками и охотоведами Иркутской и Читинской областей, Бурятской АССР и части Красноярского края именно в тот период, когда на той же территории происходили массовые перемещения медведей-шатунов.
Отдельные сообщения о необычном поведении соболей поступали с мест уже в конце зимнего сезона 1961/62 г., но относительно полную картину событий дает только вышеупомянутая статья Г. И. Монахова, в которой обобщены материалы личных полевых исследований автора, анкетные сведения, поступившие от промысловиков, ответы охотоведов промысловых хозяйств на специальные запросы.
В Восточной Сибири к началу 60-х годов соболем были заселены все пригодные биотопы и промысел этого вида производился в 50 районах и аймаках. Собранные Г. И. Монаховым сведения о необычных передвижениях соболей поступили из 32 районов от 57 корреспондентов и освещают это явление для территории с общей площадью соболиных угодий 640 тыс. км2.
На Восточном Саяне выселение соболей отмечено охотниками в промысловый сезон 1961/62 г. Наибольшей интенсивности оно достигло в октябре — ноябре, но наблюдалось и в последующие месяцы, судя по одному сообщению, даже в феврале 1962 г. Зверьки «спускались из высокогорных таежных угодий в равнинные, придерживаясь долин ручьев и рек, определявших основное направление перемещений» (Монахов, 1967, с. 88). Автор высказывает предположение, что дальние переходы соболей были и в западной части Восточного Саяна — в пределах Красноярского края. В Приангарье и верхней части бассейна р. Лены перекочевки соболей были очень резко выражены и особенно интенсивно протекали, как и в Саянах, в октябре — ноябре. Передвижение зверьков происходило в разных направлениях: в бассейне верхней Лены на юго-восток, причем соболи вышли в лесостепную зону, а в среднем течении р. Ангары (Нижне-Илимский район) они двигались с правобережья к западу, с левобережья — к востоку; с хребтов спускались в пойму р. Ангары. В бассейне рек Чуны и Бирюсы соболи подходили с востока и северо-востока. В верховьях р. Чуны (с. Чукша) — двигались с юга на север (Монахов, 1967). В восточной части Приангарья передвижения, судя по полученным сообщениям, были повсеместны, разница в направлении ходов соболей обусловливалась сложностью горного рельефа и орографической сети.
Только что описанные Г. И. Монаховым перемещения соболей нуждаются в небольшом пояснении. Растекание особей одной популяции по разным направлениям характерно для эмиграций, стихийных выселений, в отличие от исторически сложившихся сезонных переходов, которые протекают, как правило, по относительно постоянным четко ориентированным направлениям и путям. Поэтому название статьи Г. И. Монахова не вполне соответствует характеру описываемого в ней явления. С другой стороны, и при эмиграциях особенности местности, наличие «экологических русел» могут придавать видимость направленности передвижению животных, в том числе и соболей. Описывая перемещения соболей в течение почти всего промыслового сезона 1961/62 г. в Патомском и Северо-Байкальском нагорьях, Прибайкалье и Хамар-Дабане, Г. И. Монахов снова упоминает о том, что здесь также не удалось подметить общего направления. В бассейне р. Нижней Тунгуски ход соболей, начавшись в ноябре, продолжался всю зиму в основном на север и северо-восток. В горах Байкальского и Приморского хребтов соболи спускались вниз по склонам, обращенным к западу и востоку, затем продолжали двигаться до лесостепи на западе и оз. Байкал на востоке. Сходное положение наблюдалось на хребтах Баргузинском, Икатском и Улан-Бургасы, откуда соболи тоже вышли к берегам Байкала и в лесостепь долины р. Баргузин. Из Северного Забайкалья по причине малочисленности охотников поступили только единичные сообщения о ходе соболей в его северных и восточных районах. Эмиграция ценных зверьков, видимо, коснулась и Якутии, так как было получено личное сообщение Н. И. Ча о появлении в Олекминском районе ЯАССР большего, чем обычно, количества соболей. Г. И. Монахов предполагает, что они прикочевали из тайги притоков рек Олекмы и Чары. Были получены также сведения о единичных соболях, появившихся в местах, где их не было много лет. Например, впервые были добыты соболи в лесах Шилкинского хребта, возможно пришедшие туда из Тунгиро-Олекминского района. Два соболя-самца, тоже впервые, были взяты в окрестностях с. Боты Сретенского района Читинской области. В Юго-Восточном Забайкалье «подвижки» соболей наблюдались в юго-западной части Малханского хребта.
Судя по всем полученным данным, население соболей с осени 1961 г. пришло в движение на большей части таежных угодий Восточной Сибири. Это было явным свидетельством неблагоприятных условий, вынудивших часть хищников, обычно отличающихся большой привязанностью к своим индивидуальным участкам, бросить их и пуститься кочевать по чужим, неведомым местам.
В 1961 г. Г. И. Монахов проводил осенние учеты соболей на стационаре Восточно-Сибирского отделения ВНИИЖП (теперь ВНИИОЗ), расположенном на водоразделе истоков Лены и Киренги. Здесь уже в первые дни работы он установил резкое уменьшение плотности населения соболей во всех типах основных местообитаний. Особенно бросилась в глаза скудность соболей в. темнохвойных насаждениях с преобладанием кедра. Например, в одном из урочищ, где осенью 1959 г. было насчитано 33 соболя, в 1961 г. в результате учета выявили всего 7. Такая убыль могла быть следствием только эмиграции, так как массовые, повальные эпизоотии у соболей неизвестны. Следствием значительного изменения распределения соболей по стациям была концентрация основной массы зверьков вблизи ерниковых болот, лугов и в пойменных ельниках. Автор обзора объясняет это сокращением численности мелких грызунов в темнохвойных насаждениях и почти полным отсутствием в ту осень растительных кормов соболя. Изменилась также суточная активность хищников: деятельные соболи стали часто встречаться днем, очевидно из-за трудности добывания достаточного количества корма в течение одной только темной части суток и необходимости увеличить свой «рабочий день» за счет дневных часов.
В связи с выселением хищников из их «коренных стаций» охотники разных районов прислали сообщения о многих случаях встреч соболей в совершенно чуждых для них условиях. Из Шигаловского района Иркутской области пришли сведения о соболях, переплывавших реки Лену, Тутуру, Илгу и заходивших в Населенные пункты, где собаки загоняли зверьков на заборы, дома и телефонные столбы. Сообщения о появлении соболей в поселках поступили и из Киренского района Иркутской области, где, кроме того, было несколько случаев обнаружения соболей, вмерзших в речной лед. Был даже найден соболь, раздавленный поездом на железнодорожной линии в Селенгинском районе Бурятской АССР. Все это очень напоминает картины, известные по наблюдениям над позднеосенними эмиграциями белок, и невольно наводит на мысль о состоянии стресса, при котором зверьки, подавленные необычными условиями существования, утрачивают многие нормальные реакции и легко становятся жертвами различных несчастных случаев. На опытном участке Восточно-Сибирского отделения ВНИИОЗ соболь разбил стекло в окне зимовья, проник в помещение, изжевал кожаную обувь и вытащил наружу кожаный гуж. Через несколько дней зверек был пойман в капкан, поставленный у того же окна (Монахов, 1967).
Сходное положение наблюдалось в Кроноцком заповеднике на Камчатке в 1940 г., когда неурожай орешков кедрового стланика совпал с почти полным отсутствием мышевидных грызунов. Соболи начали голодать уже осенью, когда сошли ягоды голубики и вороники и улетели воробьиные птицы. В сезон 1940/41 г. зверьки не раз забегали на усадьбу заповедника, чего прежде не случалось, а в небольшом поселке на р. Трухинке зимой собралось до 15—20 зверьков, постоянно кормившихся у домов и около столовой, вернее, у ямы с кухонными остатками. Некоторые из соболей держались у поселка даже весной, а 2—3 — до конца июня 1941 г., т. е. почти до появления ягод нового урожая (Аверин, 1948).
В связи с массовой эмиграцией соболей в сезон 1961/62 г. в Восточной Сибири их было добыто значительно больше, чем в предшествовавшие годы, притом часто в районах, где раньше эти хищники не водились. В Качугском районе Иркутской области около 200 соболей добыли в лесостепной местности поблизости от поселка Качуг и с. Анга. Даже самые старые охотники не помнили случаев добычи здесь соболя в прошлые годы. Впервые 12 соболей были добыты и в Кяхтинском районе Бурятской АССР. Несомненно, что результатом эмиграции было временное, но значительное расширение ареала соболя на десятки и даже сотни километров за счет заселения мало для него пригодных участков. Следствием этого стали резкое увеличение добычливости «соболеванья» и. подъем заготовки соболиных шкурок зимой 1961/62 г. Зверьки, откочевавшие из малодоступных таежных районов, попали в обжитые и хорошо освоенные промыслом места, что значительно облегчило охоту и сделало ее доступной для каждого владеющего ружьем. Есть сведения, что в предгорной полосе Саяна соболей в тот сезон случайно добывали даже при поездках в лес за сеном или дровами (личное сообщение А. Н. Захлебного). В большинстве районов Иркутской области заготовка собольих шкурок увеличилась, в некоторых даже в 2—3 раза по сравнению с предыдущим сезоном. В Северно-Байкальском, Баунтовском и Баргузинском районах Бурятской АССР тоже было заготовлено в 2—3 раза больше. Всего по Бурятской АССР заготовки соболей против сезона 1960/61 г. увеличились на 78%, в Читинской области на 66%, а в Иркутской — на 60,8% (Монахов, 1967).
Анализ тушек соболей-мигрантов показал, что откочевавшая часть популяции на 79,2% состояла из сеголетков обоих полов, 20,8% зверьков были по второму году жизни. Соболей старших возрастных групп в пробе, добытой на вновь занятой ими территории, не было. 62,5% мигрирующих соболей оказались самцами.
Непосредственным следствием эмиграции была возросшая в 1962 г. смертность молодых соболей и, как считает Г. И. Монахов, резкое снижение интенсивности размножения. Последнее вместе с увеличившейся смертностью и усилением промысла вызвало сокращение численности восточносибирских популяций и, естественно, последующее снижение добычливости промысла и заготовки собольих шкурок в сезоны 1962/63 и 1963/64 гг.