Как же говорило это первоначальное человечество?
В 1866 году знаменитый естествоиспытатель-дарвинист Эрнст Геккель высказал мысль, что между человеком и обезьяной должно было существовать переходное от обезьяны к человеку существо, которое он назвал «безмолвным человеком» (по-латыни — гомо алялюс). Следующими ступенями развития Геккель считал более развитого, «глупого человека» (гомо ступидус) и, наконец, «разумного человека» (гомо сапиенс). В 1894 году стало известно, что голландец Евгений Дюбуа действительно открыл на острове Яве это недостающее звено, которое он назвал обезьяночеловеком, или питекантропом. К сожалению, Геккель сохранил за этим ископаемым существом неудачное имя «безмолвного обезьяночеловека».
Однако еще в 1861 году славный сподвижник Дарвина, Томас Гекели, утверждал, что человек, имея общую природу и строение с животными, один лишь обладает чудесной способностью общепонятной и разумной речи.
Кто же оказался правым в этом историческом споре? Правильно ли видеть в членораздельной речи основное отличие человека от животных?
Истории не известны народы, которые не имели бы звуковой речи. Самые ранние европейские путешественники, первыми побывавшие в Америке, Австралии, на островах Тихого океана, нигде не нашли «безмолвных людей». Наоборот, наиболее отсталые из открытых ими народов — тасманийцы и австралийцы — обладали племенными языками, которые, как показало дальнейшее изучение, уже весьма сложны по строю, богаты словами и звуками.
Однако все народы, известные нам из истории, принадлежат уже к третьей, самой поздней и совершенной ступени в развитии человека — к разумному человеку, или к «новому человеку». Но можно ли назвать «говорящим человеком» и более первобытных «древних людей» — неандертальцев — и еще более ранних — первоначальных людей?
Мы видели, что только труд отличает человека от животных. Уже на ступени первоначальных людей, как показали недавние открытия в Китае, в окрестностях Бейпина, обезьянолюди (по месту находки их назвали синантропами, то есть «китайскими людьми») уже разводили огонь и умели выделывать каменные орудия. Поэтому обезьянолюди уже были хотя и древнейшими, но настоящими людьми. Они жили не в одиночку, а первобытными стадами. Одинокий первоначальный человек был слишком бессилен в борьбе с природой. Чтобы обеспечить свое существование, он не мог жить иначе, как стадом. Совместный труд, взаимная помощь и выручка в борьбе с природой сплачивали их теснее и крепче, чем их предков в обезьяньих стаях.
Если современные обезьяньи стаи поражают наблюдавших их ученых своей шумливостью, то кажется невероятным, чтобы древнейшие человеческие общества были безмолвными.
Жалкие деревянные и каменные орудия, недостаточное развитие мозга требовали от первоначальных людей большого физического и умственного напряжения при выполнении даже самых простых работ, таких, как изготовление орудий из дерева и камня, добывание огня, собирание диких растений, ловля животных, оборона от хищных зверей. В ходе такой работы, и только во время нее, людям понадобилось взаимно сообщать друг другу звуками не только свои чувства и стремления, но и простейшие мысли для согласования своих усилий в общем труде. В такие моменты первоначальные люди и начали говорить, применяя по-новому ту способность издавать звуки, которую они получили в наследство от своих предков — обезьян. «Коротко говоря, — пишет Энгельс, — формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу». Что это объяснение развития языка из процесса труда и вместе с трудом является единственно верным, доказывает сравнение с животными.
Крупнейшие ученые интересовались вопросом, что представляла собой древнейшая человеческая речь и какими органами люди начали говорить. Вот что писал об этом великий русский ученый Ломоносов: «Правда, что кроме слова нашего можно бы мысли изображать через разные движения очей, рук и прочих частей тела, как то пантомимы на театрах представляют, однако таким образом без света было бы говорить невозможно, и другие упражнения человеческие, особливо дела рук наших, великим были б помешательством такому разговору».
«Нетрудно попять, почему именно внешние органы речи, а не какие-либо другие органы были первоначально усовершенствованы с этой целью, — писал, в свою очередь, Дарвин. — Мы могли бы употреблять для разговора пальцы… но занимать таким образом наши руки было бы весьма неудобно. Так как у всех высших млекопитающих голосовые органы устроены по одному общему плану с нашими, то очевидно, что если бы эту способность нужно было усовершенствовать, то непременно стали бы развиваться больше именно эти органы — язык и губы».
Так как руки первоначального человека во время работы были заняты, а речь, как сообщение мысли, нужна была именно в эти моменты, то обезьянолюди, естественно, должны были воспользоваться для взаимного общения теми органами, которые могли двигаться без помехи движению рук. Глаза при работе обычно тоже бывают заняты. Криками же можно обмениваться, не смотря друг на друга и, следовательно, не отрывая глаз от работы. Таким образом, человек первоначально должен был использовать для того, чтобы говорить, не руки, а другие органы. Такими достаточно уже развитыми органами и оказались голосовые органы. Их действие легко может быть увязано как с работой рук, так и с работой мозга. Кроме того, они расположены весьма удобно — вблизи головного мозга и важнейших органов внешних чувств — глаза и уха.
Наконец звуковая речь имеет сравнительно с ручной речью еще целый ряд преимуществ. Звуковую речь можно слышать и не видя говорящего, а глазами мы воспринимаем лишь часть пространства, нас окружающего, — ту, которая расположена перед человеком. Эта часть пространства называется полем зрения. Следовательно, мы можем сказать, что поле зрения вообще значительно уже, чем поле слуха. Кроме того, движения рук и других членов человеческого тела гораздо однообразнее и беднее, чем способность глаза к зрительным ощущениям. Рука и ее пальцы непосредственно сами по себе не могут производить ни световых эффектов, ни цветовых сигналов. Движения рук, жесты слишком однообразны и бедны по сравнению со способностью глаза видеть. Органы же речи способны дать нашему слуху более полную и разнообразную нагрузку. Они производят как музыкальные тоны, так и шумы. Это и служит доказательством давнишней, идущей со времени глубокой древности, связи органов звуковой речи и органов слуха в их взаимном развитии.
Обычно считается, что звуковая речь начинается с отдельных звуков. Однако такое ходячее мнение неправильна. Славный русский академик Буслаев писал около ста лет назад: «Мы не имеем никаких исторических свидетельств, на которых могли бы основать предположение о том, что люди сначала пользовались только отдельными членораздельными звуками, йотом сложили их в слоги, а слоги в слова и, наконец, связали слова в стройное целое для выражения мысли. Напротив того, из истории всякого языка убеждаемся, что первоначальная форма, в которой выразился дар слова, есть уже целое предложение: что совершенно согласно с существенным назначением дара слова — передавать мысли членораздельными звуками, ибо только в целом предложении мысль может быть выражена».
С мнением Буслаева о первичности предложения нельзя не согласиться. Сомнение может вызвать лишь его утверждение о членораздельности древнейшей человеческой речи. Человек начал говорить предложениями, но были ли они членораздельны?
Древнейшая человеческая речь зазвучала в первобытных стадах обезьянолюдей более полумиллиона лет назад. Так как в наше время нигде на земле не осталось в живых не только первоначального человека, но и древних людей — палеантропов, так как нигде по земле уже не бродят первобытные человеческие стада, то, на первый взгляд, навсегда бесследно умолкла и их речь.
Однако в современных живых языках, если присмотреться к ним повнимательнее, найдутся любопытные остатки каких-то древних звукопредложений, которые не похожи на настоящую человеческую речь. Эти осколки минувшей древнейшей речи встречаются часто в захиревшей или даже смехотворной форме.
Язык криков обезьяны, предка человека, отражавший с помощью двух-трех десятков выкриков различные чувства и сигналы (предостережение, опасность, гнев, удовольствие, чувство голода, жажды), только после возникновения труда сделался настоящей, хотя и первобытной, человеческой речью. Эта речь имела то общее с «языком» обезьяны, что тоже состояла из нескольких десятков выкриков, каждый из которых представлял собой еще единый нераздельный звукослог или его повторение. Гласные и согласные, хотя и намечались в качестве составных частей таких криков, но не выделялись еще, как самостоятельные, свободно и в любом порядке сочетаемые друг с другом звуки (фонемы), как в нашей речи. Однако такой выкрик-слог уже мог в речи первобытного человека сочетаться с другими такими же выкриками-слогами и по значению равнялся целому нашему предложению.
Первобытный, впервые появившийся на самой заре человека язык был, таким образом, языком звуков-предложений, языком, состоявшим из отдельных выкриков звуков. Каждый такой выкрик-звук имел значение целого, законченного сообщения, целого «предложения» и не делился внутри себя на отдельные «членораздельные» звуки, на какие делится наш современный язык. Так, например, такие звукослоги в русском языке, как «да», «не» (в народных говорах в значении «нет»), «на» (возьми), «ту!», «эй!» (окрик человеку), обозначают целые предложения. Это — слоги-предложения, к которым в живой речи часто не требуется добавления других слов. В реальной обстановке в ходе разговора они понятны без добавлений.
В современном русском языке эти слоги-предложения, однако, уже членораздельны: они ясно делятся на согласные и гласные звуки (д + а=да, н + е = не, н + а = на, н + у = ну, э + й = эй) благодаря тому, что во всех остальных русских словах мы замечаем и выделяем эти же гласные и согласные, как сочетающиеся друг с другом в любом порядке. Но наряду с этими словами в живом русском языке сохраняется некоторое количество и таких звуков, которые трудно или совсем нельзя изобразить буквами и которые все же имеют значение человеческой речи. Этих звуков совсем не так мало, и, несмотря на их односложность, на отсутствие в них членораздельно звучащих гласных и согласных, ими можно изобразить целые, хотя и простейшие, предложения, отдельные мысли.
Сюда в русском языке относятся: «мы-хмы» (произносится с закрытым ртом) — в значении «да»; «мык» (произносится тоже с закрытым ртом) — в значении «нет»; «мм?» (произносится также с закрытым ртом) — в значении вопроса «что?». От них отличаются сообщения, легко изображаемые буквами: «а?» —в значении отклика на зов; «ссс!» — в значении оклика в спину идущему по улице; «цсс!» — в значении «молчание!». Все эти звуки имеют значение целых сообщений, отдельных предложений, понятных и без добавления слов, хотя они часто не имеют совсем гласных или состоят из одного-двух звуков.
Еще курьезнее звуки прищелкивания языком, которые у нас употребляются в обращениях матерей или нянек к грудным детям; например: «нц!-нц!-нц!» (прищелкивание кончиком языка) — в значении «развеселись, улыбнись». Этот же звук участвует в предложении «нц!-ааа… нц!-ааа…» — при кормлении ребенка в значении как бы: «Ах, как вкусно!», «Попробуй, как вкусно!».
Те же звуки прищёлкивания языком приобрели на Кавказе международный характер. Так, прищелкивание кончиком языка один раз — «нц!» — обозначает нежелание: «нет», а повторенное несколько раз — «нц!.. нц!.. нц!..» — выражает сожаление, или горестное удивление, или просто удивление. В соответствии русскому «мы-хмы», произносимому с закрытым ртом в значении «да», на Кавказе, например в Кабарде, говорят с полуоткрытым ртом «ы-ы (н)» — в значении того же «да». В русской речи говорят «ага» и вместо слова «да» и «ага!..» — в значении вообще удовлетворения или злорадства по поводу чужой неудачи и т. д.
Любопытно отметить, что подобные звуки очень часто встречаются в некоторых из обращений человека к животным. Так, кучера останавливают лошадей звуком-предложением: «Тпру!», что в переводе обозначает: «Стой!» Хотя мы пишем данный звук, как целый слог с гласным «у», но это написание условно и неточно. На самом деле в произношении здесь слышится единый согласный звук — дрожание губ, без всякого следа гласного, — составляющий целый слог. Лучше всего его можно было бы сравнить со звуком «р», произносимым одними губами и без голоса, но составляющим целый слог.
Почти такой же звук сохранился и в одном из древнейших по строю языков СССР — абхазском на Кавказе, где этот звук служит обычным звуком речи (фонемой), то есть сочетается в словах с другими гласными и согласными звуками; в качестве примера назовем абхазское слово «утпры», что в переводе значит «насыщайся (пищей), наполняйся». Правда, в отличие от русского звука абхазское «тар» слабо раскатистое, и потому на-слух здесь почти не слышно громкого дрожания — «раската», но в абхазском могло сохраниться более древнее значение того первоначального звукопредложення, из которого исторически мог образоваться как русский кучерской окрик, так и абхазский корень глагола «тпры».
При понукании лошадей во время езды русские кучера употребляют особый свистящий звук, втягивая воздух плотно сжатыми губами (он напоминает протяжный, слегка пищащий звук долгого затяжного поцелуя). Условно и неточно можно было бы изобразить этот звук, как: «мцссс!.. мцссс!..», что при обращении к бегущей или идущей шагом лошади обозначает: «Быстрей! Прибавь шагу!».
Интересно, что подобный звук наблюдается так же, как крик смертельной опасности у обезьян из породы санажу (из рода цебус), живущих в Южной Америке.
Итак, можно насчитать в каждом языке по нескольку таких смешных, странных, даже диких, на первый взгляд, звуков-предложений, которые, однако, упорно держатся еще в весьма ограниченном или в каком-либо специальном употреблении (у нянек, кучеров и т. д.). Однако сам курьезный, карикатурный их характер как раз и служит лучшим доказательством их древности. В современной речи они какие-то затерянные, нелепые, почти звериные, почти нечленораздельные, как бы окаменелые отпечатки чуждой нам речи, не доступные никакому письму; следовательно, они возникли задолго до букв нашего алфавита и до самостоятельных звуков — фонем нашего языка.
Доказательством их древности служит также международный характер некоторых из них. Так, прищелкивание языком на Кавказе в значении «нет» или (при повторении) для выражения горестного изумления распространено всюду в одном и том же значении, независимо от границ местных языков и народов. Кроме того, многие из таких звуков-сообщений имеют по нескольку значений, которые незаметно переходят друг в друга путем простого изменения интонации (повышения или понижения тона, сравните «ага»—«ага!..») или путем повторения того же звука: «нц!.. нц!.. нц!..» на Кавказе. Эта расплывчатость, множественность значений, многозначимость одного и того же звука является признаком глубокой древности их. Наконец звуки этого рода часто обязательно связаны с движениями-жестами, показыванием предметов; например, «нц!-ааа… нц!-ааа…» сопровождается показыванием младенцу чего-нибудь вкусного в руке, а «нц!» в значении «нет» на Кавказе — кивком головы в сторону. Слитность звука с движением, так называемый синкретизм, является тоже признаком глубокой их древности.
Трудно, конечно, сказать, от какой именно эпохи сохранились эти звуки в нашем языке. Но несомненно, что они имеют более древний облик, чем междометия, выражающие чувства (ах!, ой!, увы!, фу!), или звукоподражания (трах-тарарах, скурлы-скурлы, звях, дзинь, хлюп, чмок, хмык, а также ку-ка-ре-ку, ку-ку и пр.). Последние вполне литературны, часто употребляются в художественных произведениях и потому давно утеряли свои древние звуки и не вызывают трудностей при изображении их на письме. Между тем само удивительное произношение этих вышеперечисленных нами звуков-предложений еще может быть найдено у наиболее древних и первобытных обитателей Земли. У отсталых племен Южной Африки, бушменов и готтентотов, в обычной речи постоянно встречается звук «нц!» (прищелкивание языком), и притом не в одной, но в нескольких разновидностях (кончиком языка, серединой спинки языка, боком языка и т. д.). Для бушмена прищелкивание языком такой же естественный и обычный звук человеческой речи, как для нас «н» или «ц». Бушмен в своих словах соединяет щелкание языком с любыми другими звуками речи.
По этим редким, но еще живущим в нашей речи остаткам мы можем составить себе довольно ясное представление о той первобытной речи, на которой начали говорить наши человеческие предки, когда они стали благодаря труду и изготовлению орудий превращаться в разумных людей.
До этого момента, будучи еще животными, как и человекообразные обезьяны, они уже умели издавать несколько десятков разнообразных криков и звуков, выражавших их чувства. Эти крики, однако, не представляли собою настоящих предложений, хотя значение их по временам и приближалось к значению наших предложений, таких, как «есть!», «пить!», по выраженных еще цельными нечленораздельнылы криками.
Человек, развивая свои руки и свой мозг в процессе совместного тяжелого первобытного труда, начал говорить для того, чтобы облегчить свою работу. Естественно, что он использовал для этой первой речи животные крики своих предков, но придал им совсем иное, человеческое значение. Каждый отдельный крик, еще такой, в котором не было ни гласных, ни согласных звуков, а слышался один неделимый слог, человек наполнил новым смыслом, необходимым ему для разговора, и превратил его в звук-предложение. В языке такого человека еще не было слов. Человеческая речь началась с криков-сообщений, она началась с цельных предложений. Следовательно, в развитии речи предложение появляется раньше слова. Люди начали свою речь с животных криков и звуков, но вложили в них человеческую мысль. Так, из животного звука получился звук-предложение и возникла человеческая речь.
Правда, в самом начале эти звуки звучали еще не по-человечески, а по-звериному, «по-обезьяньи», следы чего мы и сейчас находим в пережитках таких звуков в теперешней речи, но по вложенному в эти животные звуки значению мы имеем здесь уже настоящие звукомысли, настоящие предложения.
Постепенно, вместе с развитием труда, люди научились говорить не отдельными отрывочными звуками, как выражают свои переживания обезьяны, но связной речью. Они стали выражать свои мысли несколькими звуками-предложениями, развивающими и дополняющими ту же мысль, а затем и сочетание мыслей. Так появилась у людей членораздельная речь, состоящая из нескольких звуков-предложений, соединенных в одно высказывание.
Начало появления человеческой речи, на первых порах, как мы видели, еще нечленораздельной, относится ко времени первоначальных обезьянолюдей. Никоим образом не следует полагать, что человеческая речь появилась сразу, с первыми же стадами обезьянолюдей. Эти первые человеческие объединения, по мере того как при благоприятных условиях они размножались, должны были дробиться: от материнских стад отрывались новые, дочерние стада поселяясь в новой области. Все эти стада вели бродячий образ жизни потому, что питались преимущественно дикими растениями, мелкими животными, насекомыми, птичьими яйцами.
Область первоначального поселения обезьянолюдей, расположенная в тропиках, должна была изобиловать этими естественными богатствами. Каждое стадо первых обезьянолюдей насчитывало не больше двух-трех десятков особей. Язык развивался самостоятельно в каждом таком стаде. В любом таком стадном языке едва ли могло быть больше сотни одиночных звуков-предложений. Так говорили обезьянолюди.
Первоначальное человеческое объединение возникло более полумиллиона лет назад и просуществовало во много раз дольше, чем все последующие формы человеческого общества, вместе взятые. В течение нескольких сот тысячелетий первобытные человеческие стада, хотя и необычайно медленно, все же изменялись. Первоначальных людей, обезьянолюдей, сменили древние люди. Труд стал сложнее. Древние люди охотились даже на крупных животных. По мере усложнения труда постепенно совершенствовались и мысль и речь людей.
«…Неразвитая глотка обезьяны, — пишет Энгельс, — преобразовывалась медленно, но неуклонно, путем постепенно усиливаемых модуляций, и органы рта постепенно научились произносить один членораздельный звук за другим».
Если эти звуки первоначально были целыми мыслями-предложениями, позднее, как мы уже видели, объединявшимися в связную речь, то наступил момент, когда должно было появиться слово-понятие.
Постепенное развитие общественного труда первоначальных людей привело к появлению охоты как самостоятельного занятия, отдельного от собирательства. У древних людей (неандертальцев), стоящих по развитию еще выше, уже было зачаточное разделение труда по полу и возрасту. Женская часть неандертальского стада преимущественно занималась собирательством, а мужская — главным образом охотой. При разделе добытой пищи возникла потребность речи вне процесса самого труда: мужчины стремились получить часть пищи, добытой не ими, а женщинами, те же, в свою очередь, предъявляли права на свою долю и долю детей. Отсюда вытекает, что мужчины должны были научиться говорить о том, что добыли женщины, и наоборот. Эта потребность говорить в новых условиях общественного труда дала огромный толчок развитию первоначального мышления и речи, которые перестают быть нерасторжимо вплетенными в самый ход труда. Развивается способность выражать отвлеченные мысли, появляется речь, не зависимая от трудового действия. Вместе с тем в результате знакомства со все новыми явлениями обогащающегося производства появляется потребность в выделении слов-понятий.
Прежние нерасчлененные внутри себя звуки-предложения теперь впервые стали члениться на звуки-слова, а цельные мысли — на понятия. Правда, эти слова-понятия оставались еще внутри себя нераздельными, состояли лишь из одного звука и по своему значению были по сравнению с нашими словами еще весьма неразвитыми, расплывчатыми и смутными. Они могли обозначать как предметы, так и действия, равняться по своему употреблению как нашим именам, так и глаголам. Однако само предложение в эту эпоху уже расчленилось, по крайней мере, на два слова-понятия.
В соответствии с этим и мысль человека впервые стала членораздельной. Таким образом, к концу низшей ступени дикости появляется тот строй речи, который в науке называется первичным аморфным (то есть первичным бесформенным) строем. Слово здесь еще не подвергается никаким изменениям, не имеет никаких приставок или окончаний; оно равно еще одному звукослову-корню, выражающему цельное, нерасчлененное внутри себя понятие.
В это же время выделилась у древних людей и ручная речь, или язык жестов. Ручная речь, как это мы можем наблюдать и сейчас у австралийских или американоиндейских племен, не заменяла звуковой речи и уже не смешивалась с нею. Язык жестов сейчас в Австралии употребляется при переговорах соседних племен друг с другом, в том случае, если они не понимают звуковой речи своих собеседников, или на охоте, чтобы не отпугивать дичи. Таким образом, в Австралии существует целый ряд различных ручных языков. Каждый из них играет роль межплеменного, то есть своего рода «международного» языка. Он обслуживает многие племена, живущие на обширной территории и говорящие на непонятных друг для друга звуковых языках.
Поскольку первобытнейшие из живущих теперь на Земле австралийские племена, представители средней ступени дикости, в своих языках имеют уже слова, расчлененные на корни, слоги, приставки, окончания, а слоги уже состоят у них из двух и более звуков, поскольку, следовательно, в их мышлении уже образовались расчлененные понятия, то предполагаемая нами не племенная, а еще стадная речь, состоящая из неизменяемых звукослов, должна быть отнесена к низшей ступени дикости. Членораздельная речь была высшим достижением этого периода.