Если бы любого жителя древней Москвы перенести, скажем, из XVIII века в современность, даже трудно представить себе, что бы с ним произошло.
Тихий, спокойный город, улицы которого лишь в праздники заполнялись нарядной толпой, — во что только он превратился! Все буквально забито какими-то странными ящиками на колесах, двигающимися с феноменальной скоростью. Ящики разного цвета и разной формы, маленькие и большие, но всех их объединяет одно — они мелькают с такой быстротой, что глаз не успевает следить. Некоторые из них имеют прозрачные стены и сквозь них видно — ящики набиты людьми. Наш пришелец из XVIII века воспринял бы скорее всего эти ящики на колесах как невиданные живые существа: так быстро они двигаются и так сильно отличаются одно от другого. По небу иногда пролетают диковинные птицы огромных размеров, а иногда стрекозы величиной с птиц. И те, и другие страшно гудят и когда опускаются ниже — шум пригибает к земле. Вместо деревянных построек, на фоне которых поднимались стройные силуэты церквей, возвышаются на невероятную высоту здания, напоминающие количеством окон пчелиные соты. Некоторые из них так высоки, что их шпили иногда не видны в тучах. И эти здания нескончаемо громоздятся одно на другое, а по улицам снует столько людей, сколько раньше толпилось на Красной площади.
Слепящие огни реклам, шуршание и гудки тысяч машин, звонки трамваев, узкие просветы улиц, стоя на которых, лишь где-то бесконечно далеко над собой видишь небо, и толпы сплошной поток людей, — такой мы знаем нашу Москву и привыкли к ней. Но выходца из XVIII века все это должно было так поразить, что он мог, чего доброго, сойти с ума или покончить жизнь самоубийством.
Теперь раздвинем границы своей фантазии и представим на минутку, что в современность попадает человек из какого-нибудь рабовладельческого города — государства Древнего Востока или из поселка эпохи бронзы, отделенного от наших дней 4000—5000 лет? Не знаю, как вы, читатель, а я жалею этого несчастного, нервная система которого, вероятнее всего, не перенесла бы всей тяжести обрушившихся на нее впечатлений.
Мы в нашем мысленном эксперименте разрушили неумолимый бег времени и столкнули прошлое с настоящим так, как это никогда не бывает в истории. Мы, как древние боги или современные писатели-фантасты, перенесли одного из наших предшественников в сложный мир современности и насладились его растерянностью и бессилием. Воспользуемся той силой, которую дала нам фантазия, и перенесемся сами на несколько сот лет вперед, подойдя к будущему так же, как прошлое подошло к настоящему, — опираясь только на наивные представления своего времени.
Житель XVIII века воспринял невиданный для него размах цивилизации через внешнее — через грандиозный и подвижный облик современного города. Даже смелое воображение вряд ли поможет нам представить хотя бы в общем, во что превратятся города будущего через несколько сот лет, — самые неожиданные неожиданности могут подстеречь на этом пути и подсказать нам то, чего никогда не произойдет на самом деле.
Нашу попытку приблизиться к будущему сделаем поэтому, не представляя себе его внешних форм (здесь слишком велик риск ошибки), а опираясь на доступное нам знание о темпах технического прогресса и его достижениях. Совершенно несомненно, что скорости передвижения вырастут в несколько раз. Создание сверхзвукового самолета — только начало этого процесса в воздушной среде. На земле уже сейчас доступна скорость в 400—500 км, правда, только на спортивных автомашинах. Рекорды здесь постоянно растут, и они служат залогом того, что и средние скорости возрастут до этих же цифр подобно тому, как средние скорости передвижения сейчас на шоссейных дорогах (90—100 км) в три раз выше тех, с которыми мы передвигались 30 лет тому назад. Внутриатомная энергия широко проникнет во все области промышленности и во много раз повысит производственные мощности. Вслед за завоеванием планет солнечной системы последует выход в Галактику. Наконец, само население планеты увеличится при современных темпах прироста (а они также могут увеличиться, так как смертность от болезней с успехами медицины непрерывно уменьшается) до одного триллиона человек. Это означает, что плотность населения по всей планете будет равна при этом плотности населения в современных крупных городах. Вот какие перспективы ждут человечество в ближайшие 200—300 лет — и то по самым скромным прогнозам.
Триумфальный рост цивилизации, прогресса во всех областях науки и техники, неисчерпаемые возможности познания явлений природы и их использования на благо человека, одним словом, мир стремительных изменений, в котором живет наш современник, породил идею изменения самого человека в будущем, его постоянного н непрерывного не только духовного, но и физического совершенствования или во всяком случае его физического приспособления к новым условиям жизни, новой технике и т. д. Эта идея кажется тем более соблазнительной, что она соответствует доказанным изменениям его в прошлом, соответствует эволюционному учению, которое сейчас пронизывает буквально все области науки о живых существах на земле.
С каждым годом все глубже и глубже проникает пытливый и напряженно ищущий взор исследователей в далекое прошлое, все больше узнаем мы об эволюции человека, ее путях, ее закономерностях. Если раньше древность человеческого рода исчислялась в 800 000 — 1 000 000 лет, то теперь ее можно увеличить почти вдвое — важнейшие открытия последних лет в Восточной Африке бросили свет на такие глубины эволюции, о которых раньше не приходилось и мечтать. Скелет найденного там существа, как мы помним, может быть датирован 1 750 000 лет.
Изучение скелета, особенно костей кисти и стопы, показывает, что существо это передвигалось в выпрямленном положении, а кисть руки его была подвижна и способна выполнять очень точно тонкие операции — чем не человек? Но мозг у него вдвое меньше, чем у современных людей, и, следовательно, если это и человек, то еще очень неразвитый и примитивный. Однако он не терял времени даром за те почти два миллиона лет, которые были в его распоряжении.
Медленная, но неуклонная эволюция, постепенное совершенствование мозга и рук, выделывание все более удобных и эффективных орудий труда, наконец, обладание разными способами добывания огня, изобретение одежды, постройка жилищ и расселение по всему земному шару за исключением Антарктиды, которую люди с трудом осваивают даже сейчас, — вот тот тернистый путь, по которому двигалось человечество к вершинам прогресса, который прошел перед нашими глазами. История современного человека составляет лишь ничтожный отрезок этого пути — люди современного типа появились лишь 25 000—30 000 лет тому назад, но, правда, именно на долю человека выпали наиболее величественные открытия и изобретения, позволившие впервые вмешаться в ход и ритм природных процессов и изменять их течение.
Что такое 30000 лет по сравнению с 1750000? Ничтожные два процента времени в ходе человеческой эволюции. Девяносто восемь процентов ушли на увеличение и совершенствование мозга, освобождение от многих примитивных особенностей, унаследованных от обезьяноподобных предков, приобретение полной устойчивости тела в выпрямленном положении и тонкой координации движений. Понадобилось около ста тысяч поколений, чтобы место нетвердо передвигавшихся неуклюжих волосатых существ с выступающими вперед огромными челюстями и убегающим лбом заняли современные люди.
Но развитие цивилизации безгранично, а время неостановимо в своем вечном течении, и то же самое, но-видимому, должно произойти и с нами — мы уступим место существам, по отношению с которым мы станем таким же низшим этапом, каким являются по отношению к нам наши предки.
Какой будет эволюция человечества? Этот вопрос волновал и волнует писателя и художника, биолога и историка, космонавта и антрополога, наконец, просто любого мыслящего человека, для которого так же небезразлично отдаленное будущее человечества, как и его прошлое. Обратимся за ответом к теории эволюции и антропологии.
После того как учение Дарвина утвердилось в биологии и эволюция живых существ на планете стала доказанным фактом, эволюционный процесс начал исследоваться с самых разных сторон, в том числе и с тех, которые совершенно не были затронуты самим Дарвиным. Одним из таких аспектов изучения стало определение скорости эволюционного процесса, то есть интенсивности преобразований разных форм, перестройки видов и отдельных органов.
Пожалуй, первым обратил внимание на разную скорость эволюции блестящий последователь Дарвина и страстный борец за дарвинизм Томас Гекели. (Вы читали о нем в первой главе.) Он заметил, что многие формы растений и животных изменились сравнительно мало или совсем не изменились на протяжении геологической истории. В известной речи, произнесенной 21 февраля 1862 года на заседании Лондонского геологического общества, Гекели говорил о современных растениях, которые известны с палеозоя, то есть с древнейших геологических периодов, о палеозойских родах моллюсков и плеченогих, доживших до современности, о рыбах, не претерпевших почти никаких изменений, начиная с силура, — примерно с середины палеозойской эры. Эти типы Гекели назвал персистентными (стойкими) и противопоставил их многим быстро изменяющимся формам, которые уже были известны к середине прошлого века, особенно среди млекопитающих. Этим был заложен первый кирпич в фундамент учения о скорости эволюции.
Второй кирпич — труды нашего замечательного соотечественника выдающегося палеонтолога Владимира Онуфриевича Ковалевского. Он создал основы теории современной палеонтологии, опубликовав ряд великолепных работ о путях развития млекопитающих в разных экологических зонах. О его трудах Дарвин сказал Клименту Аркадьевичу Тимирязеву при посещении последним Дауна, что они содержат исключительно важные палеонтологические доказательства его теории.
В монографии об ископаемых копытных Ковалевский обратил внимание на быстрое исчезновение боковых пальцев на их задних конечностях, тогда как передние конечности сохраняли боковые пальцы еще долгое время. Если для Гекели основным моментом в эволюции была разная скорость эволюционных изменений в пределах различных типов и классов растительного и животного мира, то Ковалевский вскрыл разный темп эволюционных преобразований отдельных органов. Но он отчетливо понимал, что изменения отдельных органов оказывают влияние на эволюцию видов в целом и выделил в истории копытных периоды быстрой смены одних форм другими.
Теоретики эволюционного учения и зоологи подхватили оба обобщения Гекели и Ковалевского, и в дальнейшем изучение скорости эволюции включало оба аспекта — темп изменения видов и темп изменения органов и признаков.
Один из крупнейших современных палеонтологов и эволюционистов Джеральд Симпсон, известный русскому читателю по переводу своей книги «Темпы и формы эволюции», изданной в 1948 году, предложил для обозначения скорости эволюции организмов — разновидностей, видов и родов — термин «филетическая скорость», для обозначения скорости эволюции органов и признаков — термин «морфологическая скорость». Позже были предложены и единицы измерения темпов преобразования органов, одна из которых — самая важная и наиболее широко распространенная — получила наименование «дарвин» по имени великого основателя эволюционного учения. Дарвин — это изменение, которое признак претерпевал за 1000 лет.
Область эволюционного учения, связанная с исследованием скорости эволюции, всегда была ареной ожесточенной идеологической борьбы. Это и понятно, так как от утверждения постоянства многих форм растений и животных недалеко до отрицания эволюции и прогресса в истории органического мира вообще, от признания разной скорости преобразования видов в разных филогенетических ветвях недалеко до отрицания общих закономерностей эволюции. Поэтому прогрессивное учение Гекели о персистентных типах сохранилось до нашего времени, но не один раз принимало идеалистический вид в работах многих современных антиэволюционистов, которые на все медленно изменяющиеся формы смотрят как на формы, лишенные «жизненной» силы, а потому и не способные к эволюции. Поэтому же и яркие исследования Ковалевского неоднократно использовались для доказательства постоянной, будто бы изначально присущей отдельным видам и даже органам тенденции эволюционного развития. Но, несмотря на это, дарвиновское понимание эволюции постепенно одерживало победу и здесь, вскрывая сложные связи между скоростью эволюционного процесса и многими экологическими факторами, интенсивностью так называемых микроэволюционных перестроек (то есть процессов, идущих в сообществах животных и растении), типами взаимодействия между различными видами.
Перенесение учения о скорости эволюции на человека в первую очередь вызвало определение морфологических скоростей в семействе гоминид — древнейших и древних людей, то есть на протяжении четвертичного периода. Семейство гоминид заключает все формы древнейших людей, предшествовавших человеку современного типа. До сих пор в антропологии не утихла острая дискуссия о границах этого семейства, о том, например, стоит ли включать в него австралопитеков или их еще нужно считать высшими обезьянами. Но и в том и другом случае основной метод определения морфологических скоростей состоит в сопоставлении величин отдельных признаков у предков человека и у современных людей, а также в соотнесении изменений этих величин с масштабом геологического времени. Особенно широко такие исследования проводились польскими антропологами — Андреем Верциньским и Наполеоном Воляньским.
Вывод, к которому они пришли, был достаточно тривиален, так как он соответствовал широко распространенным обывательским представлениям, и в то же время, при внимательном обдумывании, — достаточно парадоксален. Изменения морфологических скоростей в эволюции человека идут по восходящим кривым, по кривым нарастания. Иными словами, скорости изменений отдельных признаков постоянно возрастают по мере приближения к современности. Польские авторы перенесли эти данные на будущую историю человечества и сделали вывод о том, что скорости изменений будут безгранично увеличиваться и дальше. Отсюда естественным казался вывод об ускорении эволюции самого вида современного человека, о постоянном и неуклонном изменении его но всем тем признакам, по которым наблюдались особенно четкие и закономерные изменения в прошлом. Признаки эти — нарастание массы мозга и, следовательно, увеличение объема черепа, сужение и вообще уменьшение лица, челюстного аппарата и, в частности зубов, истончение костей, уменьшение пищевого тракта.
Каких только образов не выдумывали писатели-фантасты, рисуя будущее человечества или пришельцев из других миров, — они не уступают описаниям средневековых путешественников, сообщавших ужасающие подробности о людях посещенных ими мест и даже снабжавших свои описания рисунками.
У человека увеличивался мозг — он будет расти и в будущем, у человека соответственно увеличивалась голова — она будет увеличиваться и в будущем. Челюсти и лицо уменьшались — они и будут уменьшаться, костяк и мышцы становились менее массивными или, как принято говорить в анатомии, редуцировались — они и будут редуцироваться и т. д. Скорость изменений в науке, технике, культуре постепенно растет, а с ней увеличивается и стремительный темп жизни в целом — разве это не оказывает влияния на человека и не убыстряет его эволюционные преобразования? Поэтому, чтобы нарастить массу мозга приблизительно наполовину, ему не потребуется 1 700 000 лет — нет, для этого достаточно нескольких тысячелетий. И вот наступит время, когда за пределы нашей Галактики вылетят анемичные паукообразные существа с крохотными лицами, но огромными головами. Идеал мужественной красоты, восхищающий нас в статуях греческих скульпторов, навек канет в небытие, а физическая культура либо постепенно отомрет, либо превратится в какую-то иную систему действия и навыков, приспособленную к строению этих будущих людей, несомненно, нового биологического вида.
Облик таких существ хорошо знаком нам по научно-фантастической литературе. Мы привыкаем к тому, что человек будет абсолютно не похож на нас, еще в детстве, читая романы и рассказы Уэллса и других фантастов, знакомясь с научно-популярной литературой об ограниченности наших органов чувств и несоответствии их уровню развития современной техники, наконец, слушая в школе рассказы о всеобщих изменениях в природе и безграничности процесса эволюции. Константин Эдуардович Циолковский писал об этом в своей фантастической повести «Вне земли». Яркая фантазия подсказала ему аналогичные мысли и в другом произведении, носящем уже аналитический характер, — недавно опубликованной незаконченной книге «Жизнь в межзвездной среде»: «На Земле человека укрепляет тяжесть. Здесь ее нет. Надо укрепить перед началом работ ноги или туловище, чтобы руки оставались свободными. Это тоже пустяки. И на Земле человек иногда укрепляет себя или упирается ногами в укрепленное место. Со временем разовьются у существ пальцы ног и превратятся в руки, как у обезьян. Тогда укрепление будет естественное»; «Мы допускаем пока, что человек не умирает ни от пустоты и отсутствия кислорода, ни от убийственных ультрафиолетовых лучей солнца. Или мы предполагаем, что человек, эволюционируя, превратился в существо, которому нипочем все эти новые условия существования. Он, как растение, не нуждается в хлебе и говядине, он покрыт прозрачной оболочкой, дающей ему необходимое давление и предохраняющей его от потери воды и газов. Внутри ее лучами солнца образуются (как в растении) необходимый ему кислород н пища. Он поглощает их, как животное, по негодные продукты (моча, углекислый газ и прочее) перерабатываются лучами солнца опять в кислород и питательные вещества»; «…Но есть еще путь для жизни: непосредственная утилизация солнечных лучей разумными существами. Тогда они превращаются отчасти в растения и становятся очень сложными животно-растениями (зоофитами). Но во многом они отличаются от последних — не одной только сложностью и разумом».
Перед нами яркий пример гипотезы безграничных изменении человечества в будущем, вплоть до приобретения обезьяньих и даже растительных признаков.
Все это было бы очень грустно, читатель, но, к счастью… все это, по-видимому, неверно. Есть все основания думать, что на выдающихся творцов человеческой культуры, которым мы обязаны радостью восприятия искусства и научными открытиями, в книгах которых мы черпаем мудрость мира, люди будущих поколений никогда не будут смотреть, как на представителей низшего вида. Есть все основания думать, что планеты солнечной системы и наша Галактика будут завоеваны не паукообразными существами, и если этим завоевателям посчастливится столкнуться с другой цивилизацией, представители ее увидят в «землянах» тех же существ, что и сейчас отправляют космические корабли пока в облет нашей планеты. Посланцы Земли понесут с собой не только свет нашей цивилизации, но и будут, надо полагать, демонстрировать красоту полноценных, гармонично развитых существ, обогащенных культурой, — ведь недаром сочетание высоты интеллекта и мощи физического развития было интуитивно постигаемым идеалом искусства почти во все эпохи истории человечества.
Но на чем основана эта уверенность? Что помогает приобрести веру в относительную неизменность физического строения человека, что мешает эволюции и дальше действовать с той же силой, с какой она действовала до сих пор? И не противоречит ли идея постоянства строения человека в будущем ходе времени идее поступательного развития, идее прогресса человечества вообще? Нет, как будто не противоречит, и в доказательство — несколько фактов и соображений, непосредственно затрагивающих проблему движущих факторов, причин человеческой эволюции и основывающихся на антропологической информации об изменениях строения человека в прошлом.
Призыв к трезвой оценке фантазий, о которых рассказано выше, прозвучал в статье профессора Рогинского, содержащей критический анализ данных польских антропологов. Рогинский справедливо писал о том, что не всякое изменение признака имеет эволюционное значение и что, формально суммируя изменения по многим нейтральным в эволюционном отношении признакам, можно получить картину быстрой перестройки типа, тогда как на самом деле никакой эволюции типа не происходит. Большое количество таких «нейтральных» признаков и попало в расчеты польских исследователей, и в них «утонули» те действительно важные в эволюции человека черты, изменение которых во времени постепенно замедляется. Другое предостережение заключается в том, чтобы не переносить механически морфологические скорости или скорости эволюционных изменений отдельных признаков на процесс видовой перестройки, другими словами, не судить безоговорочно о филетической скорости по морфологическим скоростям.
Заключительные слова статьи Рогинского, сугубо научной по своему содержанию и снабженной обильными цифровыми выкладками, звучат почти как концовка художественного произведения: «… тот комплекс свойств, по которому современный человек выделился из среды своих предшественников, по-видимому, сохраняет устойчивость. Есть ли в этом утверждении что-либо вызывающее тяжелое чувство? Наоборот, не нарушается ли противоположной гипотезой идея единства человечества? Мы оказались бы в глазах наших сверхчеловеческих потомков лишь «смешными копиями людей». С другой стороны, как должны были бы мы, допуская бурную эволюцию современного человечества, Глядеть на тех, кто жил до нашей эры? Мы были бы вынуждены смотреть на Фидия как на существо, стоявшее ниже нас на лестнице органического мира. Я предпочел бы видеть в нем, как и прежде, создателя скульптур Парфенона».
Итак, перед нами прошла история одного из важнейших разделов эволюционного учения и мы убедились, что применительно к человеку этот раздел породил много гипотез, согласовать которые невозможно. Попробуем разобраться, что же показывают факты, и отсеять вымысел и фантазии от того, что может считаться твердо установленным. Для этого следовало бы воспользоваться данными об изменчивости всех основных систем человеческого тела. Однако это легче сказать, чем сделать. Даже для скелета, который сохраняется в испокаемом состоянии, данные об изменчивости чрезвычайно фрагментарны, так как большинство ископаемых находок представлено частями черепов и нижних челюстей. Таким образом, мало-мальски пригодный материал для исследования морфологических скоростей нам дают только черепа древних гоминид. Правда, значение этого материала увеличивается тем обстоятельством, что череп претерпел чрезвычайно существенные изменения в ходе человеческой эволюции. Он вместилище мозга, а мозг изменился едва ли не больше, чем все остальные органы. Таким образом, при анализе морфологических скоростей мы ограничиваемся черепом, основываясь на том, что его вариации лучше изучены и, кроме того, отражают основные этапы эволюции человека. Взяты самые разнообразные признаки, отражающие изменения всех основных структур черепа, особенно сильно изменчивых и наиболее часто разграничивающих древних и современных людей. Они сопоставлены у шимпанзе, как у наиболее нейтральной формы человекообразных обезьян, близкой к исходному предковому типу питекантропов и синантропов, неандертальцев, людей верхнего палеолита и современного человечества.
Такое сопоставление будет удачным и даст полноценную информацию только в том случае, если удачно будет выбран масштаб времени. Другими словами, речь идет о том, чтобы четко определить геологический возраст выбранных для сравнения ископаемых форм и создать подходящую временную шкалу для оценки темпов изменений отдельных признаков. Алексей Николаевич Северцов принимал за хронологическую единицу год. Но, во-первых, такой масштаб дает ничтожные величины изменений, а во-вторых, оказывается искусственным потому, что продолжительность жизни индивидуума в несколько десятков раз больше, а следовательно, и длительность поколений много больше года.
Идеальным мерилом изменчивости было бы поколение. Но беда в том, что продолжительность жизни поколений очень менялась на протяжении человеческой эволюции. Есть много данных, свидетельствующих о том, что продолжительность жизни древних людей была значительно меньше, чем современных. Следовательно, длительность поколений также отличалась от современной, и современные цифры — 25—30 лет — не годятся в качестве единицы измерения времени, скажем, на заре каменного века. Поэтому за такую единицу лучше всего принять тысячелетие, то есть измерять интенсивность изменения признаков в дарвинах.
Что касается геологической датировки ископаемых находок наших предков, то мы помним, что она значительно уточнена после того, как в геологии стали применяться методы датирования геологических слоев и находимых в них костных остатков по соотношению радиоактивных изотопов. Условно можно считать, что промежуток времени между человекообразными обезьянами, давшими начало человеческой эволюции, и питекантропами и синантропами, заключает 1 000 000 лет, между синантропами и ранними неандертальцами — 200 000 лет, между ранними неандертальцами и верхнепалеолитическими людьми— 25 000 лет, между последними и современностью — также 25 000 лет. После всех этих предварительных условий можно приступить к составлению кривых изменений разных признаков на протяжении человеческой эволюции.
Эго кривые для высоты черепа и его окружности, то есть размеров, в сильнейшей степени отражающих нарастание массы мозга. Мы видим постоянное и плавное нарастание скорости эволюционных изменений до эпохи верхнего палеолита, то есть до эпохи появления человека современного вида. С этой эпохой связан перелом и падение кривой. Скорость не опускается до того уровня, на котором она был в начальные периоды человеческой эволюции, и продолжает оставаться высокой. Но она заметно ниже, чем в эпоху, предшествовавшую появлению современного человека. И такой характер изменений обнаруживают примерно три четверти из взятых для анализа 50 признаков.
О чем это говорит? Прежде всего о том, что постоянное ускорение эволюции не имеет места в современном обществе и тем более не грозит нам в будущем. Оно прекратилось с появлением современного человека, и все основные особенности строения головы, а также, очевидно, и других частей человеческого тела сохраняют относительную стабильность приблизительно уже на протяжении последних 25 000 лет. Таким образом, вывод о безграничной эволюции человека в будущем, сделанный польскими антропологами, не получает подтверждения, а вместе с ним теряют свою убедительность, может быть, на первый взгляд и привлекательные, будящие воображение, но беспочвенные фантазии о человеке будущего, как о «головастике» с огромным мозгом. В научно-фантастических романах о будущем человечества такой «головастик» должен уступить место гораздо менее сногсшибательному и обыденному герою с той же внешностью и с теми же качествами, что и у нас — его предков.
Значит ли это, что современный человек вообще не изменяется в ходе времени, что морфология его отлилась и устойчивую форму, которую ничто не может поколебать? Нет, ни в коей мере не значит. Прежде всего об этом говорят разнообразные вариации человеческого тела, которые характеризуют разные расы. Но еще больше, чем они, об этом же говорят направленные изменения многих признаков во времени, которые неоднократно отмечались антропологами и которые получили в антропологии наименование эпохальных изменений. Они охватывают иногда огромные периоды времени—в несколько тысячелетии — и обширные территории, часто с разной географической обстановкой.. Лучше всего исследованы расширение и округление черепа и уменьшение массивности костяка.
Первое явление получило название «брахикефализация», происходящее от термина «брахикефалия», что означает широкоголовость. Все ископаемые формы предшественников человека были длинноголовы. Длинноголовостью отличались и первые представители современного человечества. Достаточно многочисленные находки круглоголовых людей известны в Европе, например, только с эпохи неолита. Но особенно возрос их процент, начиная с рубежа нашей эры. Современное человечество представляет собою преимущественно брахикефалов, и долихокефальные, или, другими словами, длинноголовые типы создают меньшинство, группируясь преимущественно в южных областях.
Аналогичные, имеющие определенное направление изменения отмечены и в признаках, характеризующих массивность скелета, — ширине лица, развитии рельефа черепа, развитии рельефа на костях, толщине костей. Это явление называется грацилизацией от слова «грацильность» — облегченность, изящество. Так, у людей верхнего палеолита, населявших Европу 20 000 — 15 000 лет тому назад, лицо было шире, чем у современных европейцев приблизительно на сантиметр. Сейчас отдельные группы с такой шириной лица проживают только в Центральном Кавказе и на Балканском полуострове, в Черногории. Очень сильный рельеф, достигающий того же развития, что и на черепах верхнепалеолитических людей, встречается на черепах современных людей как исключение. То же самое можно повторить и про толщину и массивность длинных костей. И костный рельеф, и все без исключения обхваты костей скелета заметно больше не только у верхнепалеолитических людей по сравнению с современными, но и у людей эпохи неолита и бронзы. Очевидно, и вес древних людей в среднем был больше. При этом последовательная грацилизация наблюдается от эпохи к эпохе по мере приближения к современности, то есть налицо, следовательно, медленно идущий, но закономерный процесс, напоминающий процесс расширения черепной коробки, но не совпадающий с ним во времени и имеющий свои причины.
К эпохальным изменениям можно отнести и повсеместно отмеченное в Европе увеличение роста за последнее столетие. В одних странах оно менее заметно и не превышает 1—1,5 см, в других, как, например, в Швеции, достигает в отдельных провинциях 4—5 см. Это увеличение роста тоже происходит не скачкообразно, а медленно и постепенно, от поколения к поколению, обнаруживая четкий эффект только на протяжении значительного промежутка времени.
Причины всех этих изменений очень плохо изучены. Антропологи сейчас находятся в положении средневековых астрономов до открытия законов Кеплера, которые уже могли наблюдать планеты и звезды, но не могли объяснить причин изменений в их взаимном положении на небесной сфере. Поэтому так много гипотез порождает трактовка эпохальных изменений у человека и не исключено, что некоторые из них будут полностью отвергнуты в ближайшем будущем. Так, существует предположение, по которому грацилизация наступает тогда, когда народ переходит к земледелию, то есть в первую очередь, когда изменяется режим питания. Но многие народы, перешедшие к земледелию, сохранили, особенно в горных районах, массивное строение скелета. С другой стороны, многие этнические группы, до сих пор занимающиеся в основном охотой, отличаются как раз узким лицом, малоразвитым рельефом, грацильным скелетом. Очевидно, если земледелие и играет какую-то роль, то она не является решающей. Для объяснения брахикефализации эта гипотеза ничего не дает.
По другой гипотезе и брахикефализация, и частично грацилизация связаны с ускорением роста и полового созревания. Наступление полового созревания прекращает рост и развитие организма. Дети отличаются от взрослых более круглой головой и более тонкими костями. Эти черты и фиксируются во взрослом состоянии по мере наступления все более ранних сроков полового созревания и, следовательно, прекращения роста. А половое созревание медленно, но неуклонно ускоряется — сильнее это выражено в городе, нежели в деревне, но н у сельского населения зрелость наступает раньше, чем в прошлом веке.
Такая гипотеза в целом убедительнее, чем предыдущая, но и она имеет изъян, будучи не в силах объяснить феномен так называемой дебрахикефализации — явления, заключающегося в удлинении черепной коробки от поколения к поколению. Феномен этот замечен у населения Швейцарии и прослежен там на нескольких поколениях, начиная с последней четверти прошлого века. Резюмируя, нужно, видимо, признаться, что мы еще далеки от понимания истинных причин всех этих сложных процессов. Ясно, однако, что причин у них несколько (может быть, даже и те, которые перечислены, играют немалую роль), и в разных природных условиях в зависимости от уровня хозяйства, занятий, образа жизни коллектива то одна, то другая из них приобретают первостепенное значение. Среди причин увеличения роста не последнее место занимает, по всей вероятности, просто улучшение условий жизни и, в частности, условия питания в детском возрасте.
Означают ли все эти направленные изменения продолжение человеческой эволюции и будущую перспективу неукоснительного изменения человеческого организма в одном определенном направлении? Можно было бы так думать, если бы изменения касались признаков, по которым современный человек отличается от своих предков. Но этого-то как раз и нет. Все те морфологические особенности, которые перечислялись и которые закономерно изменяются на протяжении веков и иногда даже тысячелетий, — особенности малозначащие, не отражающие видовой специфики человека, не противопоставляющие его длинному ряду его предков. Среди них нет ни одной, которая свидетельствовала бы о закономерном изменении во времени сколько-нибудь жизненно важных систем органов.
О том же говорит и масштаб изменений. Увеличение роста на 3—4 см кажется довольно значительным, но относительно, в сравнении с изменениями размеров тела на протяжении эволюции оно ничтожно — отдельные группы древнейших и древних людей различались между собой значительно больше. Ширина лица у неандертальцев, например, была в общем на 2 см больше, чем у современных людей, а у отдельных неандертальцев превосходила современную среднюю приблизительно на 3 см. Многие ископаемые скелеты кажутся необычайно мощными при сравнении со скелетом современного человека, но у австралопитековых обезьян — ближайших предков человечества — скелет был очень грацилеи. Одним словом, все изменения в строения тела у человека современного типа очень малы по сравнению с масштабом этих изменений у предков человека, у которых они действительно носили эволюционный характер. Наконец, и закономерность, правильность эпохальных изменений весьма относительна. Уже упоминалось о дебрахикефализации, наступившей в Швейцарии, — стране, где голова человека в предшествующую эпоху расширилась особенно сильно. Таким образом, интенсивное развитие какой-нибудь черты вызывает процесс противоположных изменений, и разные вариации стабилизируются вокруг каких-то средних оптимальных величин.
Все предшествующие рассуждения на первый взгляд кажутся антидиалектическими. Действительно, общеизвестный факт интенсивных изменений органического мира на протяжении сотен миллионов лет и предков человека на протяжении приблизительно полутора или двух миллионов находится как будто в резком противоречии с относительным постоянством физического типа современного человечества. Но вдумаемся в причину огромных по масштабу изменений растений и животных. Причина эта — естественный отбор и приспособление к самым разнообразным условиям существования. Действует ли она в современном обществе? Играет ли естественный отбор ту же роль в человеческих коллективах, что и в сообществах животных? Да, говорят многие исследователи, в том числе, как мы помним, подавляющее большинство американских антропологов, и аргументируют даже тезис о том, что естественный отбор усилился в человеческом обществе по сравнению с животным миром. Отсюда логичен переход к представлению о быстрых темпах эволюции человека и продолжающемся ускорении ее в будущем.
Механизм действия естественного отбора идеально прост и работает без всяких ошибок, с точностью часового механизма — то, что полезно организму, сохраняется, потому что сам организм благодаря этому выживает и оставляет потомство. Наоборот, то, что вредно, исчезает, так как гот организм, у которого есть эти вредные качества, погибает прежде, чем успевает принять участие в размножении вида и оставить потомство. Просто? Конечно, просто, и тем не менее эта простая причина дослужила толчком к образованию всего многообразия животного и растительного мира — от редиски до кита и до сих пор продолжает регулировать сложные взаимоотношения между отдельными представителями животного и растительного царства в природе.
Человек, конечно, не избегнул могучего действия естественного отбора на заре истории.
Но постепенно вошло в жизнь первобытных люден и другое — взаимопомощь, забота друг о друге, чувство товарищества. Нельзя было охотиться вместе, не помогая друг другу, нельзя было сохранить орду, не заботясь о больных и слабых, а для естественного отбора это было началом конца. Соревнование в животном мире, часто заканчивающееся смертью, сменилось взаимопомощью, и агрессивный инстинкт конкуренции уступил место мощному социальному инстинкту. Так отступал отбор как формообразующая сила, оттесняемый коллективным трудом и возникающим на его основе обществом.
Представление об усилении действия естественного отбора в современном обществе прежде всего противоречит фактическим данным. Постоянство физического типа современного человека — не выдумка, а реальный факт, и его нельзя отвергнуть, его нужно объяснить. И в высшей степени любопытно, что оно совпадает с периодом колоссального развития техники, в то время как резкие изменения в морфологии ископаемых предков человека часто не сопровождались сколько-нибудь заметным прогрессом в способах обработки каменных орудий — единственных орудий первобытного человека. Более чем за полтора миллиона лет человекообразное существо превратилось в человека. Но на протяжении всех этих лет оно продолжало делать каменные орудия, которые, конечно, постепенно усовершенствовались, но оставались каменными орудиями. За последние 25 000 — 30 000 лет человек почти не изменился — люди верхнего палеолита (отстоящие от нас как раз на 30 000 лет), побритые и одетые в хорошие костюмы, не обратили бы на себя внимания на улицах современного города. Но как шагнула вперед техника! Что такое каменное орудие по сравнению с современными машинами?! Если бы человек подчинялся действию естественного отбора, он должен был бы, физически приспособляясь к неудержимо развивающейся культуре, неузнаваемо измениться как раз на протяжении трех десятков последних тысячелетий, измениться гораздо больше, чем за предшествующие полтора миллиона лет. Этого нет — а значит, естественный отбор, управлявший жизнью и смертью древних людей, жестокий и беспощадный, безжалостно устранявший всех больных, слабых и малоподвижных особей, потерял силу формообразующей причины в современном обществе. И потерял ее потому, что взаимопомощь и чувство коллективизма, общий труд, при котором неизбежны совместные действия и который невозможен без взаимной поддержки, с самого начала человеческой истории создали социальную среду, создали общество, развитие которого уже вышло из-под контроля только естественного отбора и которое управляется существенно иными закономерностями.
Это несоответствие между скоростью нарастания прогресса и скоростью изменений самого человека — первый факт, который никак нельзя забывать. Второе, что вступило в силу еще в первобытных человеческих коллективах и что непроходимым барьером отделило их от самых высокоразвитых сообществ животных, но что достигло полного развития только в современном цивилизованном обществе, — это полезность человека для общества, которая меньше всего определяется его физическими и даже, как это ни парадоксально на первый взгляд, его психическими качествами, взятыми изолированно. Объем профессиональных знаний, профессиональное мастерство, следовательно, глубина, с которой освоены достижения культуры, — вот что определяет общественную ценность человека, даже немощного телесно. И самые блестящие способности остаются непроявленными и никому не нужными, если они не применимы в какой-нибудь области человеческой деятельности.
Спору нет — селективные процессы действуют и сейчас, и примеров тому десятки. Вы прочитали о них в предыдущей главе. Но специфика социальной среды в том и состоит, что она, во-первых, очень сложна, во-вторых, быстро меняется, поэтому отбор действует в определенном направлении лишь короткие промежутки времени. Да и устойчивость к заболеванию, которая способствовала бы процветанию вида в мире растений или животных, не связана у человека с высшими психическими функциями, а только они-то и определяют ценность человека как существа социального. Поэтому отбор в современном обществе играет формообразующую роль, но формообразование не носит направленного характера и не может вызвать значительное изменение физического типа человека в будущем наподобие того, как это произошло в эпоху нижнего палеолита.
Активно сейчас обсуждаются возможности и темпы развития техники, невиданный рост технической оснащенности человечества, ускорение развития цивилизации в связи с расцветом кибернетики и точных наук, в связи с космическими полетами. Многие физики и инженеры полны скепсиса по отношению к физической природе человека. Она, по их мнению, недостаточно совершенна, развитие органов чувств не соответствует уровню современной техники, возможности мозга ограничены. Этих кажущихся недостатков довольно, чтобы защищать идею будущей физической эволюции человечества. Но такой подход — да простят меня физики и инженеры — сродни вере в божественное откровение и райское блаженство на небе вопреки очевидному факту мифической природы и того, и другого. Будущее развитие техники и цивилизации кажется нам полным ослепительных достижении, но едва ли не ослепительным достижением показался бы вер хне палеолитическому охотнику, скажем, самолет. А ведь весь уже пройденный человечеством путь осуществлен не примитивными, медленно развивавшимися существами, а людьми, которые физически не отличались от нас. Они наши братья не только по крови, но и по духу, они сначала медленно и неуверенно, но потом смелее н смелее развертывали своп духовные возможности, добиваясь все большей власти над природой, одерживая все более крупные победы в технике и науке. И то, что современное человечество шло до сих пор по этому пути, по пути духовной, а не физической эволюции, служит нам уроком, предостерегая от фантазии и спекуляций, но в то же время вселяя в нас чувство гордости за прошлое и оптимизма на будущее. Залог и основа преемственности, связывающей века и поколения, залог и основа будущего развития цивилизации не в изменчивости, а в стабильности вида Homo sapiens, потенциальные возможности которого безгранично шире даже, чем те требования, которые ставят перед ним самые смелые перспективы технического развития.
Итак, наш современник, перенесенный в мир будущего, увидел бы для себя много странного и удивительного. Кстати, это не только мысленный эксперимент, как говорят физики. В будущем при межпланетных перелетах за пределами солнечной системы вступит в силу, как известно, физический закон, открытый Эйнштейном, по которому время на движущемся с огромной скоростью межпланетном корабле течет медленнее, чем на Земле. Космонавты будут возвращаться на Землю отделенные от дня вылета столетиями и даже тысячелетиями. Но они могут быть спокойны — какие бы перемены ни обнаружили они в технике и жизни родной планеты, они, наверное, найдут на ней подобных себе.